— Ты пойдешь со мной, — приказал он, бросил ее руку и обхватил тонкую талию.

— Нет!

На его шею легла рука. Он нырнул, крутнулся и выстрелом выпустил мужчине кишки, швырнув его наземь и пнув, прежде чем тот свалился замертво. Другие приостановили наступление, с опаской поглядывая на Тоэма.

— Пусти меня, простолюдин! — вопила она.

Солнечный воск стал еще горячее. Первые его слои, налипшие на Тоэма, начинали густеть. Если не пошевеливаться побыстрей, вообще нельзя будет сдвинуться с места. Он дотянулся до реактивного пояса, поднялся, повернул к центру города, к бункеру. Потом маленький вертящийся шарик, который вылетел из дула ружья полисмена, взорвался под ним.

Сладкий запах...

Голубой туман окутал его, поглотил и увлек за собой сквозь густеющую и густеющую пелену к полной тьме...

К смерти?

Глава 12

Нет.

Не к смерти.

Хотя, рассуждал он, вполне может быть, что и так. Вполне возможно. Он заключен в сверхнадежную камеру на третьем этаже столичной тюрьмы. Размерами меньше ярда на ярд. Можно только сидеть, и все. Он сидел и смотрел в окно через массивные стальные прутья на виселицу, возводимую во внутреннем дворе. На свою собственную. Предназначенную для его шеи.

Суд здесь, безусловно, творился быстро, никто не мог пожаловаться на юридическую волокиту. Его арестовали, осудили и приговорили к смерти в течение трех часов после поимки. Теперь уже сообщения должны облететь весь город — в газетах, по телевидению. Утром, как раз к истечению отведенных ему двадцати четырех часов, во дворе соберется толпа поглядеть, как из-под него выдернут доску, послушать, как хрустнет шея одним резким прощальным хрустом.

Быстро.

Чисто Почти безболезненно.

И весьма странно, но знай он ответы на кое-какие вопросы, ему было бы все равно. В конце концов, то, что заставляло его двигаться, умерло — любовь Тарлини и его любовь к ней. Ее любовь испарилась естественным образом, его была убита на рынке. Тарлини сплошь изрешетила ее безобразными дырами. Мир вовсе не добропорядочный. Мейна права. Но он пока еще не готов умереть. Любопытство вселяет в него волю к жизни. С той поры как из маленькой ампулы перестал капать наркотик и мозг очнулся, его мучило столько таинственных концепций, идей и людей, что он не мог уже рассортировать их по порядку. Некогда стал бы молиться, теперь не мог. Он думал о Сиэ, лепечущем, устрашенном, превратившемся в мумию, в сушеный овощ, перед лицом какого-то неизвестного ужаса, с которым всем — и самому Тоэму тоже — предстоит встретиться после смерти. Тут крылась другая причина нежелания умирать. Что лежит по другую сторону завесы, за газовой дымкой, повисшей меж жизнью и смертью?

Кое-какие ответы. Вот все, чего ему теперь хочется. Что это за Порог? Что это за молекулы скорлупы? Добьются ли мутики успеха или потерпят провал? И что именно они стараются сделать? И кто они — демоны или ангелы? И Мейна. Если бы только понять и выманить у Мейны улыбку, может, не так трудно было б предстать перед лицом смерти. Но перспектива быть преданным смерти через повешение, не получив никаких ответов, выглядела неприятной.

Пришло время ужина, и ему принесли миску червей.

Он не стал есть, несмотря на заверения стражника, что это единственный последний ужин, подобающий извращенцу.

Он успокаивал себя в ночной тьме, сидя и глядя, как подмигивают и сверкают звезды, словно страшное множество угрызений совести, в наказание уязвляющих мозг. Драконьи глазки. Искры из пышущей драконьей пасти. Адские огни. Он пытался припомнить побольше метафор и сравнений, не позволяя себе спать, оставаясь настороже. Он решился не засыпать в последнюю и единственную ночь в своей жизни.

Из-за прутьев решетки дул холодный ветер.

Он думал о Тарлини. Рассудок частенько любит мучить себя, перебирая ошибки, неверные шаги и просчеты.