— Лень… кто это был? Это та рыба, про которую ты тогда говорил? Когда я тогда еще прикинулась, что меня… — слова застревают у Виты в горле, и она снова начинает хлюпать носом. Мне больно говорить, поэтому я просто киваю, понимая, что обманывать нет смысла.

— Значит, поэтому Веня не вернулся? Значит… он больше не вернется? Я… а я думала, найду его… — рот у нее жалко кривится, и я понимаю, что ей и в самом деле никто ничего не сказал о гибели брата. — Значит, я зря плавала?

Я неопределенно пожимаю плечами, хотя мне хочется сказать ей, что совсем не зря — ведь я смог ее удержать, как не смог удержать Веньку. Но вслух я говорю:

— Зря только блохи скачут!

Моторка уже совсем рядом, и я вижу что в ней Валерий, какой-то незнакомый мужчина и мой отец, и мысленно съеживаюсь, представляя, как сейчас нам с Витой влетит за лодки.

— Леня-а, — вдруг тянет Вита снизу с давно знакомым мне невинно-хитрющим выражением лица, но при этом у нее такие глаза, словно она идет по весеннему льду. — Лень! А я тебе наврала!

— Это насчет чего?

— Ну что я шарики выбросила. Ты если найдешь еще, ты мне приноси, ладно?

Я невольно улыбаюсь — про себя, улыбаться снаружи очень больно.

— Ладно.

— Хочешь, я тебе всегда буду бычков ловить? Даже червей копать буду сама. Хочешь?

— Ага. Пойдет.

Больше она не говорит мне ни слова, да это и не нужно — все уже сказано. Я смотрю, как приближается моторка, и чем ближе она, тем мне спокойней и тем отчетливее я понимаю, что все самое плохое для нас с Витой уже позади.

Поравнявшись с нами, Валерий кричит:

— Глуши мотор — я перелезу! Ленька!

Отец смотрит на меня с облегчением, но потом на его лице появляется ужас, когда он видит, что со мной стало. Я машу ему свободной рукой и кричу — по возможности внятно:

— Пап, все нормально! Я потом объясню! Дядя Валера, я с лодкой ничего не сделал!

Моторка закладывает вираж и теперь мчится параллельно нашей, и Валерий с отцом дружно кричат, что они все знают, и какие-то мужики видели с берега, как здоровенная рыба сдернула нас с Витой в воду, и чтобы я немедленно остановился, черт бы меня подрал!

— Я доведу! — отвечаю я! — Я сам! Дядя Валера, я сам! На берегу всыпете!

Валерий чешет сначала затылок, потом подбородок и машет рукой:

— Веди!

Мой отец начинает протестовать, и Валерий тихо говорит ему что-то, а потом повторяет мне:

— Веди! Эх!.. А весла бы прибрал, мерзавец этакий!..

* * *

С того дня прошло семнадцать лет, и все теперь другое — и жизнь, и люди, и я, и, наверное, Волжанск — я давно в нем не был, и порой, когда я думаю об этом, то поражаюсь, каким рассудительным и осторожным я стал. Где мои задиристость и отчаянная глуповатая храбрость, где веселая, простая, бескорыстная жизнь и где все те люди, которые меня окружали? Когда я уехал учиться в институт, а позже переехал в Кострому, то первое время мне казалось, что я поменял не города, а вселенные. Со мной не осталось почти никого из старых друзей и знакомых, теперь я солидный семейный человек, и если что и преследует меня неотрывно с волжанских времен, так это сны. Глупо, но иногда я даже рад этим кошмарам.