То, что произошло потом, до сих пор кажется мне каким-то жутким ночным кошмаром, дурным сном — ведь только во снах живут такие особые чудовища, только во снах все абсолютно лишено логики и, порою, только во снах мы бываем решительны и человечны…

ОН вынырнул в полуметре от Виты, очевидно, неправильно рассчитав расстояние, и несколько секунд мы просто смотрим друг на друга. Любая другая рыба тут же бы исчезла в мутной глубине, шлепнув хвостом на прощанье, но ОН не торопился — просто смотрел на меня. Либо у НЕГО были какие-то особые рыбьи отклонения, либо ОН был очень умен и правильно оценил обстановку. Убедившись, что ничего опасного для него здесь нет и добыча от него никуда не денется, он не спешит. ОН уверен в себе, ОН в своих владениях и смотрит на меня так, словно запомнил еще с прошлой встречи.

Я на эти несколько секунд застываю, как дурак, и не свожу с него глаз. Я просто не могу. А он смотрит на меня своими маленькими бледно-желтыми глазами, тусклыми и безжизненными, как старое пыльное стекло, а беловатые усы плавают равнодушно, словно дохлые змеи, и мутная вода шевелится над тем местом, где неторопливо вздуваются и опадают его жабры. Сом просто огромен, он больше моей лодки, и он очень стар, и его склизкую черную голову покрывает множество паразитов, похожих на пиявок, которые словно растут из нее. Большая пасть сома закрыта, и он улыбается мне, и слегка выпяченная нижняя губа придает улыбке презрительно-насмешливое выражение. Но в этой улыбке столько же эмоций, сколько жизни в посмертных мышечных сокращениях, она пуста и мертвенна, и я никогда еще ни видел ничего более равнодушного, странного и жуткого. Всплывший к нам из глубин Волги великан оригинально-отвратителен сам по себе, но эта улыбка… Взрослому человеку это может показаться смешным и нелепым, но я тогда был ребенком и смотрел по-особому даже на самые незначительные вещи. От улыбки тянет темным илистым холодом и обещанием, что скоро и я окажусь внизу, где и все остальные, а что может быть хуже холодной темноты?

У меня непроизвольно вырывается громкий крик ужаса — наверное, никогда еще мои легкие не исторгали такого сильного звука, и я рывком вздергиваю Виту вверх, не столько слыша, сколько чувствуя, как хрустят ее и мои кости. Я почти переваливаю ее в лодку, но тут сом вдруг приходит в движение, словно спохватившись, и бросает свое тело вперед с такой силой, что в «Казанку» ударяется волна. Чудовищная сила выдергивает Виту из моих рук, мгновенно разгибая ее пальцы, которыми она цепляется за борт и за меня, и когда ее лицо мелькает передо мной, на нем больше удивления, чем ужаса. А потом она падает в воду и уже там кричит, но крик сразу же прерывается коротким всхлипом, когда ее рот заполняется водой, и Виту утаскивает в мутную глубину, и она исчезает, вскинув руки со скрюченными пальцами, точно пытается ухватиться за поверхность реки. От резкого и сильного толчка «Казанка» наклоняется, зачерпывая правым бортом, я теряю равновесие и лечу следом вниз головой, и Волга, такая теплая в это время года, сейчас обдает меня холодом.

Мои глаза открыты, и в вихрящейся мути я вижу очертания уходящей вниз Виты, вижу ее машущие руки и машинально успеваю схватить одну из них, и меня тотчас утягивает вниз — вначале не резко и грубо, а мягко, даже как-то деликатно, но настойчиво и сильно, и я крепко сжимаю губы, чтобы не потерять ни единого пузырька воздуха. Я так хочу удержать Виту, но и ее пальцы выскальзывают из моих — большой, указательный, средний… Сейчас я, конечно, могу рассказывать об этом очень медленно, оговаривая каждую деталь, чтобы было понятно, как это страшно, когда тебя тянут на дно реки, как страшно, когда не сумев удержать друга, ты понимаешь, что и его сестру удержать ты не сможешь.