Софи убрала со лба малыша иссиня-черную прядь волос и поцеловала его в раскрасневшуюся щечку. Темные миндалевидные глаза мальчика были широко раскрыты.

— Милый, в чем дело? Тебя это огорчает?

Он кивнул, опустив взгляд.

— Можешь объяснить почему? — ласково-испытующе спросила Софи.

— Потому что, — воодушевленный ее ободряющим взглядом пробормотал малыш, — потому что это я хотел на тебе зениться, вот почему.

— Олберт, как это мило.

— И как по-эдиповски, — подхватила Маффин, направляясь к выходу. — Пока, миссис Робинсон, скоро увидимся.

— Скоро? — Софи в замешательстве взглянула на нее.

— На вечеринке в честь твоей помолвки, голубушка. То есть сегодня... — Маффин сверилась со своими усыпанными драгоценными камнями шикарными часиками и пристально посмотрела на Софи, — меньше чем через час. Мне предстоит капитальный ремонт — и тебе, судя по всему, тоже.

Маффин выпорхнула за дверь. Софи взяла Олберта на руки и подошла к микроволновой печи. Качая малыша, она вгляделась в свое отражение в ее стеклянной дверце и с тревогой осознала, что, вероятно, давно уже прячется за спинами детишек, заслоняя их нуждами свои собственные.

Хорошо прятаться от реальности за милого Олберта, но нельзя не видеть того, что кожа стала бледной и под потускневшими глазами залегли от усталости лиловые круги, а ведь глаза всегда были самым большим достоинством ее внешности — зеленые, словно луговая трава, как однажды сказал Джей.

Невозможно поверить, что каждодневный уход за малышами и зверюшками не поддерживает в ней физическую форму, но это было так. Правда, вероятно, все дело в растянутой майке и бесформенных брюках, но что-то подсказывало Софи: не в одежде причина того, что в стекле отражалась отяжелевшая, мешковатая фигура. Сколько же времени прошло с тех пор, как она последний раз смотрелась в зеркало? Как ни печально, но Маффин права. И одной косметикой здесь уже не обойдешься. Нужно что-то делать с фигурой. Удивительно, что вообще кто-то еще хочет на ней жениться.

Олберт заерзал у нее на руках.

— А жи... жи... животные умеют плакать? — спросил он, уткнувшись в ее майку.

Наверное, могут, подумала она.

— Ты обидел Люси?

Малыш кивнул, не поднимая головы от ее плеча. — Я назвал ее глупой дулочкой и надоедой, — тихо признался он.

— Ой-ой-ой! — Софи потрепала его по волосам и почувствовала, как запершило в горле. Господи, как же она любила этого ребенка! — За такое следует просить прощения, дружок.

Спустя минуту, когда Олберт поковылял во двор заглаживать вину, Софи вернулась мыслями к себе и той ситуации, в которой оказалась. Ее отчаянное стремление работой заглушить боль от потери мужа осложнялось еще и тем, что тело его так и не было найдено. Она не знала, как навсегда распроститься с человеком, который растворился в воздухе.

Да, это он умер пять лет назад, но, поскольку у Софи не было возможности похоронить его, она похоронила себя. Похоронила в этом уютном маленьком домике-вагончике, в работе, заполнявшей все ее время. Но, в конце концов, пришлось смириться с фактом, что муж уже не вернется, иначе она никогда не смогла бы оправиться от потрясения и горя. И только признав факт его смерти, она начала жить снова, но для этого понадобились месяцы интенсивного лечения.

Самым странным было то, что Софи почувствовала облегчение. Она до конца не могла этого понять. Отпустив от себя любимого, она ощутила не только неизбежно наступающую в такой ситуации свободу, но и странное чувство безопасности будущей жизни без Джея. Она, в сущности, никогда по-настоящему не знала его, он пронесся "через ее юность подобно циклону и сделал окружающий мир волнующим и опасным. Он воплотил, порой даже пугая, все, даже кое-какие запретные, ее романтические фантазии.