— Нет.

По-прежнему ли вместе те двое или он необратимо встал между ними?

— Он… он живет здесь?

— В Лондоне.

— И поэтому ты приехал в Лендз-Энд? Сбежал от этого человека и его… женщины?

Мохаммед открыл рот, чтобы сказать правду. И не смог.

— Одна арабская женщина вышла замуж за евнуха, — услышал он собственный голос. — У него не было ни жезла, ни яичек. Однако она утверждала, что муж способен на оргазм. И утверждала, будто он доходит до такого неистовства, что ей приходится защищаться подушкой, иначе он может изгрызть ей груди. И при этом смеялась над ним с другими женщинами, издеваясь над евнухом, опустившимся до такого позора.

Мохаммед словно вновь слышал хохот, грубые издевки.

«Я не таков», — думал он, корчась от мук. И докажет Меган, что он не таков. Ему не нужна женщина для того, чтобы получить облегчение. Он сам способен на это. Когда он вынимал пальцы, плоть Меган словно присасывалась к ним, не желая отпускать. Но вместо пальцев он дал ей свое копье, погрузившееся так глубоко, что уже не осталось места для мыслей об Аравии или евнухах.

Он подался к Меган, дрожа от желания, такого сильного, что хотелось выть. Со всхлипом втягивая воздух, он зарылся лицом в местечко между ее шеей и плечом. Нежные пальцы погладили его по волосам, прижали теснее.

— Скажи сейчас, — прошептала она. Как он мог сказать ей? Это мерзко и неестественно. Мужчина не должен нуждаться в чем-то, кроме женского лона.

— Говори же, — настаивала она, — пожалуйста. Доверься мне, Мохаммед. Доверься так же беззаветно, как я доверилась тебе.

Он сильнее вжался в ее шею, лоно, стремясь затеряться в ней… но безуспешно.

Из-за решения одного мужчины. Из-за целой культуры, в обычае которой было принято уничтожать жизни, но не желания.

— У мужчины есть железа, которую можно ласкать, — прерывистым шепотом признался он.

Меган замерла: даже пульс, лихорадочно бившийся в его губы, казалось, остановился. До нее наконец дошло, что есть единственное место, где мужчину можно ласкать изнутри.

— Как женщина сумеет найти эту железу? — пробормотала она.

Он повторил то, что слышал от других евнухов, созданий, которые не должны были хотеть сексуального удовлетворения, но все же хотели.

— Говорят, что она имеет размер и форму нелущеного ореха. Ее называют третьим миндалем.

— Я хочу дать тебе все, Мохаммед. Подарить такое же наслаждение, какое было даровано мне.

Он почти вырвался из уютных объятий.

— Это не одно и то же!

— Ты боишься?

Она права, он боится. Боится, что блаженство, которое она уже дала ему, больше не повторится. Боится потерять тот малый остаток мужественности, который ухитрился сохранить.

— Это противоестественно, — выдавил он. Почему она не хочет ничего понимать?

— Мохаммед, удовлетворение не может быть противоестественным. Чудовищно то, что сделали с тобой. Бесчеловечны мужчины, любящие женщин только за их способность рожать детей. Но не это, Мохаммед. Ты сказал, что получаешь удовлетворение в моем удовольствии. Позволь мне разделить твое. Позволь знать, что я могу ублажить тебя, как ты ублажил меня.

— Они смеялись, — прохрипел он.

— Я никогда не стану смеяться над тобой.

Он осторожно отодвинулся и встал. Меган схватила подушку и опустилась перед ним на колени. Он смотрел на ее макушку, на косу, струившуюся по спине. Она походила на школьницу. Но руки, сжимавшие его, не принадлежали школьнице. Они принадлежали женщине. Пламя охватило его плоть.

Она подняла глаза и поймала его взгляд.