– Ну-ну, пошли прочь! Не до вас… – расталкивал он эту подвижную горластую толчею.

Возле дровосека взял топор, прошел в сарай. С пронзительным скрежетом раскрылись ворота. Андрей Иванович невольно вздрогнул и оглянулся назад, потом выругался про себя… Своих ворот испугался!

В утренней сутеми по плетневым закуткам и бревенчатым хлевам стояла и кормилась вся его скотина. Обе лошади ели месиво в желобе и, помахивая хвостами, поочередно оглянулись на хозяина. С досадой подумалось: «Прохлопал ушами, растяпа… О двух лошадях остался. Каждому громиле на зависть. Да и какую продавать? Рыжую? В работу – жаль… На выезды ежели? Да кто теперь возьмет? И Белобокую не продашь. Сколько еще протянет рыжая Веселка? Три-четыре года?»

Заметив в руке топор, пошел к яслям, где стояли овцы и корова с телком. Кого забить? Овцы сукочие, бокастые… Каждая по двойне принесет. Телка ежели?

Увидев хозяина, тот мотнул головой и побежал ему навстречу. Совсем недавно, в рождественские морозы, брали его в избу, поили из ведра… Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в ведро с пойлом… Трехнедельный младенец. Чего тут резать?

– Ме-е-е! – мокрогубый полез целоваться.

– Эх ты, жисть окаянная! – скрипнув зубами, Андрей Иванович глянул на топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.

Хваткий приземистый гусачок-тулячок тут как тут – первый встретил хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.

– Да пошел ты! – оттолкнул его Андрей Иванович.

Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к дровосеку и с хаканьем отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и привалил в самом углу свежим плитняком навоза.

– Андрей! – встретила его на подворье радостным окриком Надежда. – Оказывается, это не к нам… Соседей кулачат, Кирюхиных!

Андрей Иванович приостановился, словно лужа перед ним была, и с удивлением глядел на жену.

– Господи! Чего у них брать-то? – и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.

– Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?

– Да не в том дело… Над собой я… Ты знаешь, что я сделал?

– Что ты сделал? – холодея, спросила Надежда.

– Партию гусей зарезал и в навоз закопал.

– Каких гусей?

– Тульских.

– Ах ты, балбес!.. Лучше бы голландских. Тульские гусыни и неслись хорошо, и всех гусенят выводили…

– Ладно, в другой раз голландских порешим…

– В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.

– Не каркай с утра пораньше…

Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились в воротах, никак не могли договориться.

– Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? – Кречев совал бумагу хозяевам.

Но те не брали ее. Антонина Васильевна, женщина властная, толстая, загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила заведенным голосом:

– Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У нас паспорт, заверенный властями и под круглой печатью.

– Правду мать говорит, правду, – согласно кивал фотограф Яков Парфеныч, сутулый мужик с желтым и сухим лицом.