«Твои папа и мама умрут», – печально сказало Лицо.

Я отчаянно повернулся на бок и снова натянул одеяло. Приник к дырочке. Но светлой полосы уже не было. Был просто паркет с трещинами и пятнами. И лежали под самым носом мои старые тапочки.

«Нет, – подумал я. – Это будет нескоро, когда и сам я буду стариком. Мне будет лет пятьдесят. Все будет другим – и земля, и небо. Все желания людей будут исполняться. Никакой смерти не будет».

Я снова повернулся на спину. «Ну что, съел? – сказал я Лицу. – Не будет никакой смерти!»

«А светлая полоса исчезла, – сказало Лицо. – Нет ее. Была и растворилась. Высохла, как лужа. Вот так и жизнь. Сейчас она есть. Мама встанет и будет жарить яичницу. Папа откроет балкон и начнет, пыхтя, поднимать гирю. По радио будет передача “С добрым утром!”. Но это только светлая полоса. И она кончится. Эх ты, малыш-голыш!»

На секунду показалось, что все это правда. Глаза стали влажными, и через всю щеку потекла теплая слеза. Лицо стало уродливым, жалким и расплылось в бессмысленные линии.

«Ну вот тебя и не стало», – подумал я.

Теперь я был совсем один.

«Надо разбудить маму и папу, – подумал я. – И прекратить всю эту ерунду».

И вдруг страшная мысль пришла ко мне: а если они уже умерли?

Стало трудно дышать.

Вдруг к нам ночью залез вор и зарезал маму и папу? Или они отравились?

Страх заключался именно в чудовищной нелепости этой идеи.

Я медленно встал и босиком подошел к закрытой двери. Там было тихо...

Я вошел к ним в комнату.

Мама, закрывшись полной смуглой рукой, лежала доверчиво щекой на одеяле. Папа, как всегда, накрыл голову подушкой и отвернулся к стене.

По кровати шла светлая полоса. Я прислушался. Родители не дышали.

– Мама! – слабо крикнул я.

Мама тяжело поднялась и села на кровати. Сонным движением запахнула кружева на груди.

– Ты чего кричишь? – низким недовольным голосом спросила она. – Сколько времени?

Я не знал, сколько времени. У меня ужасно стучало сердце. Мне стало стыдно, что я разбудил маму. И холодно – ведь я стоял босиком.

Я перелез через мамины ноги, юркнул в самую середину жаркой светлой полосы и крикнул в ухо отцу:

– Вставай, сонная тетеря!

– Грубиян! – сказал отец и натянул глубже подушку. Теперь оттуда виднелся только кончик носа.

– Ну чего приполз? – сказала мама и упала на спину. – Иди умывайся.

Между ними было тепло. Прямо по животу ползла светлая полоса.

– Не пойду! – отчаянно сказал я и изо всех сил запрыгал на мягком, пружинистом диване.

– Иди! – строго приказал отец из-под подушки. – После завтрака в тир пойдем.

Я вскочил и заорал:

– Ура! В тир идем!

Мама и папа, как всегда, дружно рассмеялись.

– Француз! – сказала мама и сладко потянулась.

Это они смеялись над тем, как я выговариваю букву «р». Но мне не было обидно. Я бегал по квартире и, картавя, кричал «ура». Пробегая через светлую полосу, я чувствовал нежное прикосновение к коже и вздрагивал от печального, полузабытого воспоминания.

...Когда мы пили чай, я, волнуясь, спросил их:

– Мама, папа, вы когда-нибудь умрете?

Они замерли.

– Умрем, – улыбнулся папа своими золотыми зубами. – А ты нас хоть похоронишь?

– Лева, все умирают, – торопливо заговорила мама, – это закон природы, только это будет очень нескоро, не надо бояться, миленький, видишь, какие мы молодые, здоровые?

– Вижу, – ответил я.