— Джарлат, — вкрадчиво напомнил о себе Йорику.

Он протянул руку, когда Кин вскочил на ноги с широкой, явно отрепетированной улыбкой. Рукопожатие японца было более крепким, чем Кин мог ожидать, — самый подходящий момент продемонстрировать власть, на которую тот не должен был сметь посягать. Йорику прекрасно знал, что Кина лучше всего съедать по кусочку… Он был осведомлен о небольших играх, в которые Кин так часто играл, но полагал, что надежно держал это от него в секрете. Эта мышиная возня вице-президента доставляла ему громадное удовольствие, но прекращение самой последней и наиболее крупной диверсии Кина обошлось Йорику гораздо дороже, чем он ожидал. Кое-какие потери оказались невосполнимыми, и нынче вечером он положит конец всем этим невинным шалостям, уничтожит шаткий фундамент, на котором Кин решил возвести здание своего Дурацкого эксперимента, а завтра для Джарлата наступит… увы!

Жизнь — хорошая штука, и Йорику всегда в ней победитель.

— Какое удовольствие видеть вас, Йорику, — сказал Джарлат, продолжая лучезарно улыбаться, и добавил, кивнув в сторону своей дамы: — Это Рилет.

Подруга Кина отвесила легкий поклон и натянуто улыбнулась, окинув спутницу Йорику подозрительным взглядом.

Йорику посмотрел мимо них на Дарси Вэнс, которая возилась с костылями, стараясь подняться с места. Прежде чем она успела справиться, он шагнул вперед и протянул ей руку:

— Пожалуйста, мисс Вэнс, не утруждайте себя. Приятно видеть вас оправившейся от болезни. Мы все очень о вас беспокоились.

— Я… я… Спасибо, — справилась она наконец с волнением и облегченно вздохнула.

Она выглядела совершенно иначе, чем в том видеодосье, которое он просматривал четыре или пять месяцев назад: ее худоба граничила с полным истощением, а глаза казались слишком большими для ставшего одутловатым и каким-то синюшным лица. Кое-что из этих изменений можно было бы отнести на счет полученных увечий, но стали другими и ее волосы. Она их выбрила, оставив лишь пушок на висках и затылке и соорудив на макушке что-то вроде плоской короны из умащенных гелем кудрей, которые торчали вверх на добрых пять сантиметров. Прическа выглядела слишком радикальной для той выдержанной молодой женщины, которую он выбрал для работы по программе Эддингтона. Возможно, на нее повлияло общение с композитором, может быть, она вкусила некоторую дозу этого странного, так называемого художественного, воздействия, и музыкальный «гений» сумел проникнуть ей в душу.

Или, продолжал размышлять Йорику, может случиться так, что через год и Дарси кончит, как покойный композитор, — наркоманкой, одержимой идеей подчинить себе чудовище, с которым никому не совладать. Досадно, если это так. Йорику всегда знал, что Деймону предначертано умереть за искусство, но Дарси жила работой, а не загоняла себя ради нее в гроб. Десятилетия в своем бизнесе убедили Йорику, что музыканты и артисты — люди слабые и слишком мягкотелые. С какой легкостью Ахиро ухитрился сунуть этот пузырек с желе в карман Кена Петрилло именно так, чтобы он наверняка выкатился; как точно предвидел, что Деймон Эддингтон не устоит перед соблазном; как откровенно смешон этот Джарлат, который думает, что именно он замыслил всю эту программу и манипулировал ее исполнителями. А Эддингтон… Композитор, несомненно, часами убеждал себя, что не зависит от желе, и прощал себе любой проступок, оправдывая все, что угодно, своей воображаемой гениальностью. Одного этого достаточно, чтобы не сомневаться: Эддингтону было предопределено стать наркоманом, так же как умереть во имя музыки.

Не имеет никакого значения, что говорят критики.