|
Он заставил её смотреть, как Эдик втягивает в себя дорожки белого порошка и вливает в глотку стакан самогона. Он будто даже поощрял всё это и не хотел, чтобы всё случилось как-то иначе. Словно это был его спектакль, где актёры точно сыграли предлагаемые им роли, и теперь он был весьма этим доволен. Он внушал Анжеле ужас, но одновременно и успокаивал её, как бы говоря, что не ей решать и всё было предрешено заранее. Одно Анжела могла сказать наверняка — он велел ей стоять и смотреть, не вмешиваясь и не думая ни о чём. Потом он оставил плечо Анжелы и прошёл вперёд, к Эдику. Обернулся к Анжеле и поманил её пальцем. На его лицо упал свет из окна, и Анжела увидела, что оно было грубым и примитивным, словно вырубленным топором неумелым скульптором. Нижняя губа чуть повисла, придавая лицу слегка идиотское выражение. Он улыбался. Он взял нож, попробовал лезвие пальцем, довольно крякнул. Потом без всякой подготовки, равнодушно, словно в кусок дерева вонзил нож в шею Эдика сзади. Эдик дёрнулся и захрипел. Он деловито полоснул его по горлу, Эдик конвульсивно пытался зажать рану рукой, но кровь оттуда била толчками, заливая стол и пол под стулом Эдика. Анжела словно приросла к полу. Потом мужчина ещё раз ткнул Эдика ножом в бок и бросил нож на пол. Отошёл немного, полюбовался на то, что он сделал, и счастливо, как ребёнок рассмеялся. Открутил немного вентиль на баллоне с газом, зажёг спичку, поджёг ей газету, бросил её на пол и взял Анжелу за руку. Она не сопротивлялась и молча последовала за ним. Он вывел её из дома, и они пошли в сторону леса. Там они долго кружили по чаще, как казалось Анжеле, не разбирая дороги, а потом она увидела, как небо со стороны деревни окрасилось в кроваво-красный цвет с жёлтыми отблесками… Как заворожённая, Анжела смотрела и смотрела на зарево, а когда очнулась, человека рядом уже не было. Анжела опустилась на пожелтевшую траву, свернулась калачиком и заснула.
Баба Зина приняла на ночь снотворное и легла в постель. Вечером она видела, как её сосед, Петр, шел, пошатываясь, от Глашки и нес в руках бутыль самогона. Баба Зина неодобрительно покачала головой — Петю она не любила. Она, конечно, знала о похождениях Лиды, его жены, но осуждать её не осмеливалась даже в мыслях. Лида — баба красивая, видная, из города приехала, к сельскому труду непривычная, а поди ж ты, и огород развела, и сад привела в порядок, и на рынок не брезгует ездить. И девочка у нее чистенькая да ухоженная. А этот упырь присосался, словно пиявка, не отдерешь… Кто ж её осудит? Что толку терпеть да маяться? Времена нынче другие настали, не то, что раньше. Верность до гробовой доски никому не нужна уже, да плохо ли это? Разве Бог говорил кому, что нужно жизнь свою загубить, положив на алтарь верности какому-нибудь прощелыге? То-то и оно, что не говорил… А кто говорил? Да люди все и придумали. А раз люди, так что слушать пустые разговоры? Живи, как знаешь, как сердце велит, тебе с Богом беседовать с глазу на глаз придется, там и скажешь все. А нам, простым смертным, чего нос свой совать куда не следует? Сказано же в Писании — не судите, и не судимы будете… А Петя, тот конченый человек совсем, пропащий… Лида с ним разве счастье найдет? И дочка у нее… А с Саввой, глядишь, еще деток нарожают, вот и польза будет. Савва, он мужик хороший, ласковый, доверчивый, Лидочке такой как раз и нужен. Да и Саввушке жена нужна, чай, во вдовцах тоже не сладко. Лида уж его в руки возьмет, она баба хваткая… Н-да… Что вот толку, что она, Зинаида, верность всю жизнь хранила мужу своему, безвременно погибшему на фронтах нашей Родины? Кто спасибо ей скажет за это? Бог? Он молчит. А зачем она тогда жизнь свою молодую загубила, спрашивается? Баба Зина заворочалась, застонала, воспоминания нахлынули непрошенные, горькие. Первое время гордилась собой даже — вдова героя! Жалела только, что деток нарожать не успели, но терновый венец носила, высоко подняв голову. Потом поняла, что, собственно, никому и дела-то до нее особо нет, до её верности или греховности, жизнь у всех своя, трудная, послевоенная, не до ближнего. |
