Когда нарком вышел, Сталин вызвал Поскребышева.

— Документы на награждение готовы?

— Да, товарищ Сталин.

— Принесите мне их на подпись… И вызовите Микояна.

— Да, товарищ Сталин. Еще пришли новые сводки по Керченскому фронту…

Когда я вышел из студии, то замер, приходя в себя. М-да, все-таки выдал. Глубоко вздохнув, направился к выходу. Что было странно, в основном люди сторонились меня, стараясь не смотреть в глаза. Понятливо кивнув, направился было дальше, как увидел у входной двери Никифорова.

— Арестовывать будешь? — поинтересовался я, протягивая вперед обе руки.

— Да иди ты! Думаешь, я не знал, что ты все в прямом эфире выболтаешь? Знал, все-таки почти год вместе, изучить успел.

— Почему же не остановил?

— Так и будем тут говорить? Пошли, машина ждет, — оборвал меня особист и распахнул дверь.

Как только «эмка» выскользнула из узких улочек Керчи на просторы шоссе, если можно так сказать про узкую дорогу с двусторонним движением, особист задал мне первый вопрос:

— Откуда ты знаешь слово «геноцид»?

— Хм, летчик его употребил? Да я и так его знал, латинское вроде, оно означает…

— Да знаю я уже, что оно означает, просто удивился, откуда ты его знаешь.

— Просто знаю.

— Ладно. Что-то ты не рассказывал мне про евнухов? — перешел он на другую тему.

— А-а-а, ты про это. Ну придумал, вроде ничего так получилось. Как думаешь, теперь наши бойцы при окружении пойдут в евнухи? Вот и я думаю, нет. А если все, что я сказал, довести до…

— Да понял я. Знаешь, почему тебя допустили до эфира?

— Нет, но могу предположить. Дали разрешение?

— Да. Я сразу после допроса связался с товарищем Берией и доложил ему свои мысли с беглым анализом. Так что разрешение было получено, хотя велели предупредить: НЕ НАГЛЕЙ!..

Семеныча хоронили в сколоченном из снарядных ящиков гробу. Я стоял у могилы и смотрел, как опускается зеленый ящик с моим первым наставником. Это он учил меня, как выживать в той войне. А бытовые мелочи? Именно он по просьбе Никифорова наставлял меня в мелочах, чтобы я не прокололся на незнании.

— У него семья была? — поинтересовался стоявший рядом Степка.

— Да. Жена, сын и две дочери. Фотографии показывал. Он их с началом войны к матери отправил, это где-то в Подмосковье. Успели с первыми эшелонами вырваться, письма слали. Попробую отпуск получить, хочу навестить их.

— Понятно. Я его почти не знал, но хороший был человек, надежный.

— Да…

В похоронах участвовал весь полк. Хоронили не только старшину Морозова. От ран умер один из пилотов, летавших на «таирах». Из ста сорока трех самолетов, которые утром десятого марта вылетели на штурмовку и прикрытие, не вернулись одиннадцать. Если бы не тот бедлам, что мы устроили в эфире, потери были бы гораздо больше, но план, составленный общими силами, как показало дело, был удачен.

Самое забавное, что против нашей недавно сформированной третьей воздушной армии, имевшей на вооружении четыреста восемьдесят девять самолетов, в которую временно входил и наш полк, выступал немецкий корпус, по последним сведениям, превосходящий её вдвое.

Мы уже знали потери немцев. Сегодня утром был сбит гауптман из восьмого штафеля второй эскадры. Они потеряли шестьдесят три самолета в воздушных боях, около восьмидесяти на земле и почти четыреста человек летного состава. Аэродром, на который был совершен налет, как выяснилось, служил базой для большей части подразделений Люфтваффе.