— Здравствуйте, Семен Алексеевич, — громко сказал я. То, что старик плохо слышал, знал прекрасно, Семеныч как-то обмолвился об этом: мол, последствия контузии в германскую войну.

— Здравствуйте, товарищ Суворов, — ответил он, пожимая мне руку.

Мы стояли и рассматривали друг друга.

— Не нужно официоза, называете меня Севой, ваш сын Виктор Семенович именно так меня и называл…

«Но редко, я для него всегда был „командир“. Только пару раз он окликнул меня как все… только пару раз!»

— Хорошо… Сева. Проходи в дом… Ох, радость-то какая, однополчанин в гости приехал! Машину во двор загоняй, я Нюшу в конюшню сейчас отведу.

Подтянув штаны с потертостями на коленях и оставив бадью, дед шустро засеменил валенками во двор, к стоявшей у яслей с соломой лошади.

Как и говорил Семен Алексеевич, машина неплохо уместилась во дворе, расчищенного места хватало вполне.

Пока загоняли «опель» и доставали из кабины и багажника вещи, разговорились. Кроме старика, дома никого не было. Ирина Марковна, мать Семеныча, ушла в магазин. Жена на почту, ну а дети — на снежную горку. Война войной, но дети оставались детьми. Было бы очень плохо, если бы это изменилось. Анна, старшая дочь, ушла с ними для пригляда — Нине восемь лет, а Олегу пять, так что без взрослого никак.

В доме мне понравилось. Беленые известкой стены, чистые выскобленные полы. Большая печка на входе, на которой, судя по овечьей шкуре, спал Семен Алексеевич — я заметил, когда он снимал тулуп, овечьи ворсинки у него на спине. На кухне, куда мы прошли, стоял большой стол, на стенах полки с тарелками, чугунками, большой комод старинного вида с вензелями. Готов побиться об заклад, из какого-то разграбленного поместья. Небольшое оконце с занавеской из красной материи тоже привлекло взгляд.

Из кухни двустворчатая дверь вела в большую залу с круглой печкой для подтопки. Две комнатушки, отделенные от зала тонкой дощатой стеной. Печка стояла так, что грела и их тоже.

Еще раз осмотревшись, я сделал вывод, что тут живут довольно простые люди, колхозники, работящие. Нужды не было, но и достатка тоже особо не видать, хотя дом добротный. Война меньше года идет, не успели обноситься или распродать вещи. Посмотрел на гору подарков, сваленных в углу. Поинтересовался:

— Как у вас тут вообще? Не голодно?

Старичок хмыкнул. Деревня. Хотя продовольствие сдают как положено, выжить можно. Нормативы с трудом, но выполняют. Спасали старенькая лошадь и молодая дойная корова, у которой недавно появился теленок. И еще то, что Семен Алексеевич заранее позаботился о возможных проблемах с едой, так что запасы были немаленькие. Одних сушеных грибов поели на двадцать процентов да столько же отдали продовикам. Первую зиму они пережили на старых запасах, но что будет дальше?

— Тяжко, конечно, с мылом плохо, да соль сейчас не везут, но живем. Вы, главное, поскорее войну эту закончите, — вздохнул Семен Алексеевич.

— Это не скоро будет. Года два-три потерпеть придется, — в ответ вздохнул я.

— У соседей вчера на сына похоронка пришла… — печально сказал старик.

— Бывает.

— Не пропал без вести, очень тяжело ждать. У нас приходила, только девять дней назад уже похоронка пришла. Марфа, наша почтальонша, принесла.

Мы немного поговорили о Семеныче. Я в подробностях рассказал про нашу встречу, как он помогал разведчикам составлять карту нахождения тяжелых орудий немцев. Как погиб, не рассказал, соврал, что во время перестрелки шальная пуля попала прямо в сердце. Смерть была мгновенной.

— Не мучился, значит?

— Нет… не мучился.

— Пьешь?

— Бывает, но редко.