— Настоящей еды! — уточнил Юхан. — А не той, которую мы придумывали на море.

— Хотя она тоже была довольно вкусной, — сказал Никлас.

Они наслаждались едой, и им все больше и больше казалось, что они чудесно провели этот день.

— Главное, не терять спокойствия, — сказал Мелькер и положил себе в тарелку еще одну котлету. Он переоделся во все сухое и сиял от счастья.

— Кому бы это говорить, только не тебе, — сказала Малин. Мелькер убежденно кивнул головой.

— А иначе в шхерах не проживешь. Признаюсь, в какой-то момент я немножко забеспокоился, но благодаря твоей таблетке. Марта, голову не потерял.

— По крайней мере под носом у тебя был полный штиль, — пошутил Ниссе. А впрочем…

— А впрочем, я очень доволен, — сказал Мелькер. И действительно, так оно и было. За столом стоял гул, дети опьянели от еды, от тепла и оттого, что наконец-то они дома, вдали от всех кошмаров и туманов. Мелькер радовался, слушая голоса своих детей. Они сидели рядом с ним, и никто не плыл под водой с извивающимися словно морские водоросли волосами.

И дышит грудь, и голоса слышны,

И до единого все в сборе… — тихонько декламировал он.

Малин взглянула на него через стол.

— Что ты там бормочешь, папа?

— Ничего, — ответил Мелькер.

И только когда Малин повернулась к Бьёрну, он снова тихонько продолжал:

Промчится тот короткий миг,

Когда все в сборе.

НАСТАЛ ДЕНЬ ЛЕТНЕГО РАВНОДЕНСТВИЯ…

Середина лета, ослепительно яркий день летнего равноденствия. Но что же случилось с Малин? С утра до полудня сидела она за кустами сирени в траве и строчила в своем дневнике. А когда Юхан с заискивающим видом хотел было подойти к ней, она сердито отрезала не поднимая глаз:

— Иди своей дорогой!

Расстроенный Юхан побрел обратно к братьям и доложил:

— Она все еще сердится.

— Фью, да она же и должна нас благодарить, сказал Никлас. — У нее есть о чем писать. Не будь нас, и в дневнике писать было бы нечего.

Пелле стоял с покаянным видом.

— Может, она писала бы тогда о чем-нибудь более веселом. Ну, о том, что она считает более веселым.

Они озабоченно посмотрели в сторону Малин, и Юхан сказал:

— Помяните мое слово, на этот раз она напишет не одну жуткую страницу.

"Вчера был праздник летнего равноденствия, — писала Малин. — Я никогда не забуду этот праздничный вечер! Чтобы сохранить память о нем, я составлю руны. Я вручу их своей молоденькой дочери, если она когда-нибудь у меня будет, в праздник летнего солнцестояния, когда она прибежит домой, сияя от счастья, и спросит:

— Мама, тебе тоже было так весело, когда ты была молода? Тогда я с кислой миной покажу на пожелтевшие листки дневника и скажу: «Почитай вот это, и ты увидишь, каково было тогда твоей маме, и все из-за твоих ужасных маленьких дядюшек!»

Но если говорить начистоту, то даже самые ужасные в мире маленькие дядюшки не могут омрачить нежное сияние летнего дня на Сальткроке. Нет, никто не может отнять сияния красоты и радости лета, которое расцвело вокруг нас именно теперь. Мы гуляем по острову и вдыхаем сладкий аромат цветов камнеломки, морковника, таволги и клевера; у каждой канавки покачиваются ромашки, в траве желтеют лютики, розовая пена цветов шиповника покрывает наши голые серые скалистые уступы, и в каменных расселинах синеют анютины глазки. Все благоухает, и все цветет, повсюду — лето; кукуют все кукушки, щебечут и поют все птицы, радуется земля, а вместе с ней и я. Сейчас я сижу и пишу, а высоко в небе проносятся быстрокрылые ласточки.