Малколм так и стоял потупившись. Он молчал, но не уходил, Онки выжидающе барабанила по столу пальцами — говори, дескать, уже что-нибудь, или вали, чего встал?

— Рита подруга… Ну а я?

Он взглянул на неё как-то по-особенному, просительно и в тоже время многообещающе; в этом взгляде соединились его подкупающая, тешущая самолюбие слабость перед нею, потребность в помощи, и тайная власть, о которой он, вероятно, мог догадываться; должно быть, это было излюбленным его оружием — так смотреть, и, скорее всего, мало кому удавалось перед ним устоять…

Онки удивилась.

— Ты? Не знаю… Мы слишком мало знакомы, — она сохранила безразличный тон, но взгляд Малколма взволновал её — выстрел Амура, невидимая стрела, пущенная точно в цель. Он не мог быть уверен в том, что попал, но природная интуиция подсказывала: если повторить попытку, это вполне может произойти…

Малколм опустил свои длинные ресницы и снова поднял их; в его взгляде, будто в некой мифической субстанции перемешанной этим движением, что-то неуловимо переменилось; да, такие глаза как у него, загадочные, большие, аквамариновые, воистину могут стать оружием пострашнее термоядерной бомбы: одним взглядом способны они хоть разрушить, хоть воссоздать великую империю, хоть начать, хоть остановить войну — стоит только взглянуть в глаза нужному человеку, с этой опиумной нежностью, с этим лукавым обещанием всех земных блаженств за проданную душу…

Онки почувствовала себя не в своей тарелке; она отвела взгляд, но он как назло тут же уперся в узелок сиреневого галстука, потом скользнул по стройной шейке Малколма с едва заметным бугорком кадыка, по его точеному подбородку, скуле, остановился и чуточку задержался возле губ.

— Ладно, хрен с тобой, — грубовато подытожила Онки, — только у меня есть несколько условий.

— Как скажешь, так и будет.

— Так вот… Первое — заниматься мы будем по вечерам, больше времени у меня нет, потому придется немного потеснить разного рода потехи, — она красноречиво взглянула на него, — ты меня понял, я надеюсь, второе — мы будем говорить только о математике, и больше ни о чём, ни одного лишнего слова, ясно?

Малколм кивнул.

— И, наконец, последнее, но самое главное условие: не предлагать мне никакой награды. Я всё равно ничего не возьму. Мы договорились? Если да, то жди меня сегодня около семи в детском кафе, заказ оплачиваем пополам.

В это время к столику приблизился Саймон Сайгон. Ни Онки, ни Малколм прежде не замечали его — вполне возможно, что он давно уже стоял в стороне и наблюдал за ними — тихо, вдумчиво — и они оба — два силуэта — жили какой-то отдельной жизнью в непостижимом мире его воображения, двигались, отражаясь, словно в стеклянном ёлочном украшении, в глянцевой поверхности его крупных зрачков.

— Идем уже, а то ты опять опоздаешь на занятия… Горе мне с тобой, — посетовал Саймон с забавной в его лета важностью.

— Ой, да, совсем забыл. У меня же семинар по отечественной литературе… — с очаровательным удивлением спохватился Малколм, так, будто бы он никогда прежде ни о чем подобном не слыхивал, и оно его настолько мало волнует, что вообще не понятно, зачем при нём это упоминают.

— И ты ничего не прочитал, — немилосердно констатировал Саймон, — у него одни девчонки на уме, — пояснил он, обращаясь уже к Онки, — а ты что, тоже записалась в отряд его почитательниц? Поздравляю! Ты тысяча там… какая-то в списке, то есть первая от конца.