Старик выслушал внимательно, но ничего не сказал, однако, стал ещё мрачнее. Жоэль тоже напрягся.

— Вас что-то беспокоит, учитель?

Старик долго, закусив губу и нахмурившись, молчал, потом пронзив ученика пристальным взглядом, медленно заговорил:

— Уповаю на то, мой мальчик, что не ошибся в тебе. Но если так, то в ошибке ты. Со многими из перечисленных тобой людей я знаком, и не могу сказать ничего дурного ни об Одилоне, ни об Анриетте. Ни маркизы, ни её племянников я не встречал, не знаю и названного тобой банкира. Но кое-кого я знаю не понаслышке. Учитель — не учитель без учеников, но назвать обучающегося учеником имеет привилегию только учитель. Мои ученики — те, кого я так называю. Сорок лет назад у нас в колледже учился Аруэ, ныне известный как Вольтер… Меня бесит, когда говорят, что это мой ученик!! Ну да я не о болтунах. Реми де Шатегонтье учился у нас около двадцати пяти лет назад…. Мой мальчик… я начал бояться его с третьей встречи, а я не пуглив… Отрок обнаруживал в душе бездну мерзостных желаний и готовность идти на всё, чтобы получить желаемое. Характер мстительный и властный проявлялся, как только задевали его самолюбие или цепляли чувственность. Стремясь отмстить, он без лишних раздумий избирал запредельные в своей мерзости средства, а в чувственности исходил из полной вседозволенности.

Жоэль осторожно перебил учителя.

— Антуан, мы говорим об одном ли человеке? Ремигий де Шатегонтье, виконт, доктор медицины, невысокий субтильный человек болезненного вида, длинное бледное лицо, с глазами непонятного цвета, изломанными светлыми бровями и длинным неровным носом, подбородок выпирает вперед, лоб высок, волосы редки, но парика не носит…

Старик насмешливо подхватил:

— Губы тонкие, но рот широк, зубы странного бело-голубого оттенка, один клык сломан… — Жоэль побледнел, а Антуан вздохнул, — мне ли его не знать… Уже в годы изначально возмужания он начал интересоваться вещами недозволенными и откровенно запретными, много внимания уделял и инфернальной области. Он подлинно окончил курс в Сорбонне, но к тому времени сильно поумнел. В колледже он сблизился с выродком Руайаном…

Жоэль поморщился.

— Господи… но Шарль лунатик и содомит! Он больной человек.

— Мсье де Руайан прежде всего законченный мерзавец, мой мальчик, — горестно усмехнулся Антуан, — и таким, клянусь тебе, стал по собственной воле… Лунные болезни поражают мозг и чувственность, мы над ними, может быть, и не властны, но мерзость греха гнездится в душе. Ложь, злорадство, сквернословие, ненависть, вредительство, сплетни, лесть, плотские извращения, насилие и убийство — вот десять заповедей нечисти. Руайан — мерзавец не потому, что лунатик, а потому, что никогда не хотел знать Господа и класть предел своим похотям. Он не смог сделать Ремигия мужеложником, ибо де Шатегонтье в своих прихотях стоил Руайана, но от него Реми усвоил понимание, что демонстрация мерзости недопустима, и постиг цену хорошей репутации. О, он быстр умом и постигает всё нужное моментально. На последнем курсе я уже не узнавал Реми — безупречно вежливый, изысканно воспитанный и предупредительный… Школа Руайана. Многие обманулись. Потом он, ставший к тому времени знатоком редких ядов, поступил в Сорбонну. Считался блестящим студентом, вскоре получил и степень. Тут, кстати, — о, весьма кстати — умерли его отец и брат… Но если в смерти шестидесятилетнего мужчины странности никто не видит, то смерть тридцатилетнего Дидье многих насторожила, однако… Никаких признаков насильственной смерти никто не обнаружил.