|
Сельсин — прозвище и сущность нашего декана. Я имею в виду сельсин датчик. Это не фамилия, а несложный электромеханический прибор. Если ось сельсина датчика повернется на некоторый угол, на тот же угол волей неволей должна повернуться ось связанного с ним кабелем сельсина приемника. В общем, все как у людей. — У себя, — нерадостно сообщил Вацек. — Только он, по моему, занят. Крик за дверью усилился. Теперь орал один Сельсин, орал за двоих, а его оппонент только вякал с последней линии обороны. Сельсин его дожмет, вольтерьянца. — Как думаешь, это надолго? Вацек только пожал плечами. Будто поежился. Вид у него был самый несчастный. Вольтерьянец за дверью вдруг страшно заорал: «Я вам так не позволю!..» Позволит он. Еще как позволит. И так позволит, и эдак. Я знаю. — Я первая, — вдруг сказала Алла Хамзеевна непререкаемым тоном. — Я здесь уже полчаса, а вы только что пришли. — Пожалуйста, пожалуйста, — уверил я. — Вы так вы. Мне все равно. Кажется, я ее обидел. Она копит обиды на меня и складывает их в обширную копилку. Сейчас ей очень бы хотелось, чтобы мне было не все равно, чтобы я полез к Сельсину напролом, пихаясь локтями направо и налево, а она бы не пустила и весь день ощущала бы удовлетворение от выполненного долга и причастности к высшей справедливости. Нет уж, дудки ей. И большой тромбон. — Ты то чего здесь? — спросил я Вацека. — Своих на Юг отправляю, — скорбно пожаловался он. — Бумагу вот подписать. И еще… — Он замялся. — Давно пора, — одобрил я. — Почти все уже стариков отправили. А куда предлагают? — Нефтекумск, — с тоской сказал Вацек. — Вы случайно не знаете, где это? — Да уж наверное не на Таймыре, — хмыкнул я. — Ты чего такой скучный? Кавказ, должно быть, или где то около… Совсем не так плохо. Да, точно. Северный Кавказ. Или около. — А там зимой тепло? — спросил Вацек. Этого я не знал. По здравой логике, летом, пожалуй, не холодно, ледник далече. А вот зимой… Я развел руками. Вацек много от меня хочет. Погодой на Кавказе я пока еще не заведую. — А вы, Сергей Евгеньич, своих куда отправили? — В Туапсе, — сказал я с неловкостью. — А а… Нотку зависти в его голосе я все таки уловил. Но так, самое чуть чуть, на пределе чувствительности. Мне опять повезло больше, чем ему, а Вацек убежден, что так и должно быть, и разубедить его в этом нет никакой возможности. Он всегда относился ко мне с громадным пиететом, еще с тех пор как я, тогда вечно злой от бессонницы аспирант и сам вчерашний студент, за неимением других погонял оказался у него в руководителях дипломного проекта. Крупных звезд с неба он не хватал, мелких тоже, но был как то трогательно старателен и после диплома остался на кафедре инженером. Субординацию он и тогда уважал, и теперь уважает, только у него она особая. В его табели о рангах на втором месте, сразу после Сельсина, вписана моя фамилия, и, кажется, навечно. Он сделает для меня что угодно, но говорить мне «ты», на что я не раз и не два пытался его подбить, органически не способен. Если я скажу ему, что в интересах дела завтра его повесят, он придет со своей веревкой и мылом в кармане. Мне с ним бывает неловко. Вот как сейчас. — Некоторые считают, что главное устроить своих родственников, — сказала Алла Хамзеевна, глядя прямо на меня, — а там хоть трава не расти и остальные пускай отправляют родителей околевать в этот самый Земноводск… Я ее проигнорировал. — Тут м м… такое дело…— сказал Вацек. Было видно, что он не знает, как начать. — Э э… Ржавченко умер, вы знаете? Секретарь икнул и укусил бутерброд. На меня сдержанность Вацека тоже произвела впечатление. |
