|
Экает и мекает. Там, где есть синонимы, он выбирает самый идиотский. — Достаточно, — останавливаю. — Почему вы не учитесь в первом потоке? Глупо моргает, запускает в нос палец по вторую фалангу включительно и хлопает ртом, как уловленный карп. Переигрывает. — Ну хватит, хватит, — жестко говорю я. — Поиграли и будет. Мне все ясно. Не хотите быть откровенным — не надо. Вы не дебил и занимаете чужое место. Я буду вынужден сообщить о вас в сортировочную комиссию. Я вовсе не шучу, и до него это доходит. Сгоняет с лица дурацкое выражение. Затюканность остается. — Не надо. Пожалуйста, не надо… Лжедебил косится через плечо, на лице испуг. Настоящий испуг со сфабрикованным я не спутаю. — Можете говорить, здесь звукоизоляция. Он сбивчиво объясняет свою ситуацию. Вышибить из меня слезу не пытается, и мне это нравится. Он не может отправить из города мать и сестру. Нет, не обязательно на Юг. У них нет возможности уехать. Когда в прошлом году он принес документы, то сразу спросил, будет ли рассмотрена просьба о сдаче экстерном. Его спросили, не считает ли он здесь себя умнее всех. Ему ответили, что нет. Тогда он обманул сорткомиссию. Он должен, он обязательно должен окончить институт в два года, больше им здесь не выдержать. Когда он поедет по распределению, он сможет взять с собой родных, он узнавал. Задаю наводящие вопросы, бью в цель. Мать? Да, больна. Нет, это с ней недавно, после того как сестра попалась к адаптантам и двое суток ее не могли найти, а так она женщина крепкая… Сестра? Нет, сестренка жива. Но… В общем, с ней… Что с ней, я, к сожалению, очень хорошо понимаю. — Ты вообще в своем уме? — говорю я сначала спокойно увещевающе, как старший, который якобы дальше видит и лучше знает. Потом не выдерживаю, луплю кулаком по столу, ору и брызгаюсь: — Умник! Лопух развесистый! Обрадовался — два года! Да с таким дипломом ты всю жизнь будешь сдувать пыль с вольтметров на какой нибудь энергостанции в Лабытнанги! Всю жизнь, до тех пор, пока вы там со своей энергостанцией не вмерзнете в лед, это ты понимаешь? Он уныло кивает. И вдруг начинает с увлечением объяснять, что все не так страшно, как мне кажется, нужно только уехать отсюда и переждать несколько лет, а там все непременно изменится, не может быть, чтобы не изменилось, не бывает такого… Подобные разговоры длятся пять минут, а устаешь от них, как от тренировки в подвале у дяди Коли. Парень по своему прав. И я ничего не могу для него сделать. Только лишь не трясти языком где попало, а ведь парню большего и не надо… Иногда думаешь, что тот, кто придумал наше общество, был ненормальным от рождения. — Идите, — киваю обессиленно. — Зачет. И… удачи вам. Благодарит. Уходя, оборачивается: — Простите, Сергей Евгеньевич, а как вы узнали? — В задаче у вас ошибка, — говорю, — такая дурацкая, что даже талантливо. — Спасибо, — говорит. — Большое вам спасибо. Я приму меры. И примет. Скорректирует тактику, начнет репетировать перед зеркалом пускание слюны и больше не попадется. Я таких знаю. — Довгонос, ко мне! Очередной экспонат моей кунсткамеры боком выползает из за стола и бредет ко мне в кабинку. Этот вполне натурален: на лице неизгладимые следы интеллектуальной недостаточности, с виду ближе к олигофрену, чем к дебилу, и вонюч вдобавок. Что у него, недержание? Это он хорошо придумал — пойти учиться. Сидел бы лучше дома, ходил бы, если не лень, в другую кабинку… А в моей кабинке миазмам некуда деться, кроме как мне в нос. — Зачет! — кричу. — Пшел! Ф ф… Вон отсюда! И дверь не закрывай!.. Следующий! Эй, следующий! Кто готов? Люблю зачеты. 3 Что ценного осталось в институте еще с доледниковых времен, так это обеденный перерыв и преподавательская столовая. |
