Карина Шаинян. Мясо
Макс зло понужает коня, вглядываясь в следы раздвоенных копыт на тропе. «Затихарились, тушенка ходячая», – бормочет он сквозь зубы. Прислушивается, надеясь, что вот-вот впереди звякнет ботало – за кедрачом Ишмёша уже видны светлые пятна полян, торбаки наверняка пасутся там, невидимые в высокой траве. Душная предгрозовая тишина тайги давит на череп, как тяжелый обруч. К лицу липнут паутинки, с низких ветвей за шиворот сыпется мелкий мусор. Конь, утомленный крутым подъемом, спотыкается все чаще, цепляется ногами за корни и камни. Его шкура потемнела и покрылась желтоватыми хлопьями пены. Наконец конь встает. Выругавшись, Макс хлещет его чумбуром, рвет повод, но Серко в ответ на удары лишь дергает головой. Раздражение становится невыносимым. Макс орет, лупит по ушам – конь не двигается с места. Трясясь от ярости, Макс спешивается и закуривает. Серко безмятежно лупает светлыми ресницами. Осторожно тянется губами к траве, косясь на хозяина, готовый в любой момент шарахнуться в сторону. – Я тебя на мясо сдам, – устало говорит Макс. – На мясо… – Давай съедим, – низкий женский голос звучит прямо за плечом, хриплый от сдержанной жадности. Облившись потом, Макс резко оглядывается. Тропа позади пуста, среди красноватых стволов кедров – ни единого движения. Здесь нет никого – и не может быть. Сиверной тропой поднимаются редко и только по крайней необходимости. Макс заставляет себя докурить до самого фильтра и отбрасывает сигарету, только когда она начинает обжигать дрожащие пальцы. Вскочив в седло, обрушивает чумбур на конский круп. Серко подрывается, поджав зад, делает несколько тактов короткого галопа и переходит на размашистый шаг, – будто и не стоял только что, изображая запаленного. Макс роется в кармане, вытаскивает заначенный на вечер косяк, разжимает пальцы. Папироса падает на тропу и тут же исчезает, вмятая во влажную землю копытом. С поляны доносится тихий звон, и Макс сворачивает на звук. Из травы навстречу выдвигается глуповатая морда бычка. Макс объезжает поляну, пересчитывая скотину. Свистом и взмахами чумбура сгоняет стадо на тропу. Пригнув головы, торбаки под звон боталушек несутся вниз, в Сугойну.
– Чтоб я еще с тобой связался, – говорит Макс Серко. Мельком взглянув на небо, вешает промокший потник на коновязь. В животе урчит; Макс проездил чуть ли не шесть часов, и есть хочется невыносимо. Навстречу с мявом вылетает серый котяра, трется об ноги, мечется вокруг, пока хозяин разводит огонь в печи. – Соскучился, Гоблин? – спрашивает Макс. – Тоже жрать хочешь? Он плещет немного вчерашнего супа коту и ставит котелок на огонь. Гоблин мгновенно вылизывает миску и с громким мурчанием кружит по избушке. Макс легонько отпихивает его ногой. – Иди крыс лови, – говорит он. Желудок сводит от голода, и он переливает еле теплый суп в тарелку. Торопливо ест – из-за Серко потратил слишком много времени на поиски бычков, а надо еще успеть собрать меринов до темноты… Макс озадаченно смотрит в пустую тарелку. Голод не прошел, лишь слегка отступил, готовый наброситься снова. Закурив, Макс пересчитывает консервы, заглядывает в мешок с крупой. Из деревни поднимутся еще не скоро, но до тех пор еды хватит с лихвой. С хлебом, правда, напряг. И ни капли спирта, – но это даже хорошо. Макс открывает тушенку, вываливает на сковородку. Отломив черствую горбушку, макает в сок. Он ест, примостившись боком у стола и поглядывая в окно – Серко у коновязи вяло потряхивает головой, отгоняя слепней. «Вот пропастина, – почти добродушно бормочет Макс, машинально отправляя в рот очередной кусок, – и зачем ты мне сдался?». К отдаленному звону боталушек и шуму реки примешивается чавканье и жадное урчание. |
