— Есть тут свет, мать твою?

Их шестеро. Шестеро мужчин, наугад пробирающихся по комнате в полумраке.

— Не ищите, ток отключен.

Они засекли меня по голосу и окружили в две секунды, совершенно бесшумно. Шесть стволов ручных автоматов пригвоздили меня к циновке. К счастью, я еще был полусонный.

— Эй… спокойно, ребята… спокойно… Вам не кажется, что вы взялись за дело чересчур ретиво? Последний раз я видел такое в Нигерии.

— Вы и есть Эжен Ван Нюйс?

— Да.

Один из парней облегченно вздохнул. В этом вздохе чувствовалось настоящее счастье. Не знаю ни одного человека в северном полушарии, кому я мог бы внушать такое чувство.

— Слушайте, что если вам снять маски? Мы могли бы познакомиться. И я бы угостил вас сенегальским чаем. Это такой ритуал, который длится целую ночь; чай пьют семь раз, и под конец от него дуреешь, как от спиртного, это очень способствует беседе.

Я заметил, что они с недоумением переглянулись.

— Господа, я ведь знаю, кто вас сюда послал и почему вы здесь. Лаглод меня переоценивает, и это, конечно, очень лестно. Шесть пукалок на одного старика… Скажите ему, что, коли уж он прибегает к таким аргументам, я еще долго буду ставить ему палки в колеса с его сахарным заводом.

— Какой сахарный завод? Это еще что за хреновина?

— Но ведь вас же Лаглод сюда прислал?

— Да на кой черт нам твой живоглот? Мы хотим, чтобы ты рассказал нам про Африку, старый пень!

И стволы еще больнее уперлись мне в брюхо.

— Про Африку?

— Ну!

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам про Африку? Я не ослышался?

— Да говорят же тебе, что хотим, дерьмо собачье!

На минуту я прямо-таки онемел от изумления, потом сдвинул их стволы со своего пупка и уселся на циновке. Приподняв свечу, я оглядел при ее свете кружок из шести посетителей и понял, что эти парни не местные. У одного из них был парижский выговор. Я как следует откашлялся, прежде чем заговорить.

— Ну, если так, друзья мои, то вы попали на нужного человека, про Африку никто лучше моего не расскажет. Эх, до чего же приятно будет вспомнить!

Все началось в 1948 году, когда моя «203-я» тарантайка скопытилась прямо посреди Трэшвиля. Несколько развеселых туземцев — забыл, как их звали, — привели в чувство мой агонизирующий карбюратор с помощью парочки колдовских заклинаний, швейцарского ножа и арахисового масла. Но эта подлая гнилая тачка окончательно сдохла в Сахаре, а дальше — сроду не угадаете! — меня подобрал караван фульбе, он-то и доставил меня в Мали. И вот там я узнал настоящую любовь. Она была красивой и гордой, как…

— Эй, папаша, мы пришли не для того, чтобы ты нам тут разыгрывал Могамбо. Давай-ка переходи сразу к 1952 году, когда ты работал главным агрономом и начальником департамента Масличных пальм.

Правду сказать, они меня огорошили. Именно в этот момент я всеми потрохами почуял, что имею дело с бандитами.

— Ну что ж, как угодно, только имейте в виду, что вы пропустите самое интересное.

Ладно, значит, 1952 год. Я устраиваюсь в конголезской долине и вкалываю, как ненормальный, на пальмовой плантации, где внезапно проникаюсь любовью, более того, настоящей страстью, к этому гениальному дереву — пальме. Разузнаю и прочитываю все, что имеется по этому вопросу, два года подряд изучаю, как сажать пальмы, как за ними ухаживать, как лечить патологии и уничтожать вредных насекомых, особенно эту ужасную огнёвку масличную, которая…

Внезапно шквальный огонь превращает потолок моего домика в решето.

— Ты не просек, папаша.