БАЛКОН РОМЕО

Если бы руки меня слушались, я смог бы уцепиться за спинку кровати и переползти от кровати к креслу а от кресла к балкону, чтобы в последний раз увидеть вечерний морской прибой.

Боль становится все острее. Такое ощущение, будто лопнул желчный пузырь и желчь разлилась по кишкам. Видно, недаром говорят, что женщины любят использовать яд и терпеть не могут прибегать к огнестрельному оружию. Где она смогла раздобыть мышьяк — в наше-то время? Мне вдруг стало ясно, что если бы она действительно меня любила, то уж наверное постаралась бы найти хоть щепотку цианистого калия. А с мышьяком я смогу продвинуться еще на несколько метров. И продержаться еще несколько часов. Бронзовый лев в окне отсвечивает в мою сторону последним солнечным лучом, точно приглашает подойти ближе и сдохнуть под его крылом.

Из соседнего номера до меня доносятся странные мерные удары, неумолчные, упрямые, как будто кто-то час за часом хлещет кнутом по камню. Сначала я было подумал, что там трахается парочка постояльцев, да так усердно, что их кровать долбит стену. Но разве могут тела предаваться любви с такой неистовой страстью, не издавая при этом ни стонов, ни криков? Потом мне почудилось, что это старательно вбивают гвозди в крышку моего гроба. Зря торопитесь — вы еще не скоро меня заполучите, я вполне способен отсрочить смерть, пока не узнаю, что творится там, за стенкой.

Сейчас доползу до балкона и загляну в соседнюю комнату; внутренности жжет как огнем, в горле стоит кислый вкус яда, но я все равно увижу, что там, такой уж я любопытный малый.

Любопытство — первое качество актера. Разумеется, добросовестного актера, внимательно изучающего людские повадки, чтобы правдиво имитировать их.

Стоит только вспомнить долгие часы, которые я проводил перед зеркалом, тренируясь изображать смерть. Смерть от пули: руки, судорожно стиснутые над раной, легкое содрогание, гримаса боли, бессильное падение на одно колено. Смерть естественная: пристальный взгляд в никуда, обмякшее тело, еле уловимое дыхание, голова, безжизненно приникшая щекой к подушке, остановившиеся глаза. Смерть от яда: хрип, конвульсии, оцепеневшие конечности, тело, скрюченное в нелепой позе. Да-да, как ни грустно признаться, в молодости мне однажды пришлось репетировать сцену смерти от яда. Некий режиссер решил дать мне шанс, пообещав роль Ромео…

Но достался мне не Ромео, а Гамлет. То есть смерть от клинка: подставленный противнику живот, выпад, сжавшееся тело, которое шатается, силясь не упасть. Мой Гамлет был прискорбно зауряден, но зато именно тогда я встретил Ее, мою Офелию, робкую, юную крошку. Мог ли я вообразить, что двадцать лет спустя она поднесет мне отравленное питье, эта сука…

В глазах все мутится. Лев на балконе превращается в соборную горгулью. Он кивает в мою сторону. Удары за стеной звучат еще чаще, еще назойливее. Может, это музыкант ищет нужный ритм, барабаня по столу? Мои подошвы скребут по навощенному паркету, я проползаю несколько метров, хватаюсь за ножку кресла, но оно с противным скрежетом едет мне навстречу. Еще три метра, и я смогу дотянуться до стеклянной балконной двери.

Моя Офелия была вне себя от ярости. Выйдя за кулисы, она схватила меня за плечи и прижала к стенке:

— Ах вы мерзкий молокосос! Где это видано, чтобы Офелия позволяла Гамлету лапать себя?!

И верно, в тот раз я несколько переусердствовал. На репетициях был паинька паинькой, но в вечер премьеры не смог удержаться: раза три цапнул ее за передок, несколько раз ткнул кулаком под ребра, а потом и вовсе нагло прижался к ней сзади, обхватив бедра и изображая скотское совокупление. Я убедил себя, что Гамлет — настоящий псих, истерик, стремящийся взбаламутить окружающих, каковое стремление и объясняет его сексуальную несдержанность. Впрочем, я был далеко не первым, кто исполнял эту роль именно так: хватая Офелию за интимные места, я подражал самому Дереку Якоби из Королевского шекспировского общества, лучшему Гамлету всех времен и народов.