|
Но удерживала завоеванную территорию кавалерия — так бывало всегда. Стоило только варварам понять, что им не под силу справиться с римским легионом, как они ударялись в бегство, рассыпались и бесследно исчезали в лесах, что было несложно, учитывая их легкое вооружение. А в лесах пешие римские солдаты были бессильны. Но другое дело — конница. Именно коннице Рим был обязан падением своих врагов, а на границах империи, к примеру, во Фракии, разводили табуны быстроногих скакунов, достойных таких полководцев, как Гальба. Противники были настороже: варвары готовились ускользнуть, а римляне не сводили с них глаз, чтобы вовремя перехватить и не дать им уйти. Благодаря своим стрелам, оперенным дротикам и длинным копьям конники имели возможность либо прорвать кольцо варваров, уничтожив их на месте, либо разметать их в разные стороны, прикончив всех одного за другим. В некоторых римских армиях на континенте и на Востоке использовалась тяжелая конница, состоящая из воинов в полном боевом вооружении и в латах, державших массивные копья двумя руками, — такие отряды могли без труда сокрушить даже регулярные войска противника. Однако здесь, в Британии, от них было мало проку — тяжеловооруженные отряды были не столь маневренны, как легкая кавалерия. Война здесь больше смахивала на охоту, а в этом Гальбе поистине не было равных.
Кольцо варваров сжималось. Выхватив мечи, они свирепо бряцали ими о щиты, подняв оглушительный гвалт и подбадривая друг друга перед схваткой. Кони римлян чутко прядали ушами, переступая с ноги на ногу. Они уже давно привыкли к этому грохоту, зная, что он означает близость сражения. Гальбе показалось, что у скоттов два вождя. Один, рыжеволосый, держался слева, беспокойно размахивая обнаженным мечом. Второй, всклокоченные светлые волосы которого гривой падали на плечи, подняв над головой огромный двуручный топор, стоял впереди своих людей справа. Оба они вопили и тыкали в римлян средним пальцем хорошо известным им жестом, который у их врагов выражал высшую степень презрения. Гальба молча перекинул свой меч через луку седла и спокойно ждал. Да и чего ему было спешить? Ведь он научился ездить верхом раньше, чем ходить, убил своего первого врага еще до того, как познал женщину, а карта военных походов, в которых он участвовал, была начертана на его теле боевыми шрамами. И вот теперь как раз наступил один из тех моментов, ради которых, как он считал, и стоит жить — когда время, казалось, останавливается, а нетерпение рвущихся в битву людей перехлестывает через край, — та упоительная минута перед сражением, когда вся жизнь проносится у тебя перед глазами. Он окинул взглядом цепь людей, бок о бок с которыми он ел, пил, спал, мочился, сражался и рисковал жизнью, этих закаленных в боях солдат, чувствуя такую близость с каждым из них, которую никогда не испытывал ни с одной женщиной. Все они как один сидели в седлах молча, вскинув головы, сжимая поводья прикрытой щитом левой рукой — в правой руке высоко поднятое копье, шлем плотно сидит на голове, ноги свободно стоят в стременах, перед тем как по команде дать лошади шпоры. Да, Гальба любил войну… и то, что война может дать человеку вроде него. А еще больше он любил охоту. — Орел, трибун, — пробормотал за его спиной центурион. Гальба бросил взгляд в ту сторону, куда он указывал. Огромная птица, взмыв в воздух, свободно парила, подхваченная потоком теплого воздуха. Раскинув в стороны могучие крылья, орел описывал широкие круги. Великолепный знак. — Смотрите — боги благоприятствуют нам! — проревел он, обращаясь к своим людям. — Птица Рима! — Услышав голос хозяина, его боевой конь, черный, как вороново крыло, Империум, согласно мотнул головой. — Вперед! Загрохотали подковы, и римская конница, словно лава, покатилась вниз по склону холма, все быстрее и быстрее с каждой минутой. |
