Его старшая сестра точно не будет молиться. В свои девятнадцать Эллен-Марджори Старбак уже переняла вздорные средневековые понятия.

Она была помолвлена с священником конгрегатской церкви из Нью-Хэмпшира, человеком безмерной злобы и расчетливой жестокости, и вместо того чтобы вверить Натаниеля Богу, она, без сомнения, будет молиться за его старшего брата Джеймса, который, как полагал Старбак, наденет военную форму, хотя он в жизни не смог бы представить себе косного и педантичного Джеймса сражающимся. Джеймс мог бы стать отличным штабистом в Вашингтоне или Бостоне, составляя бесполезные списки или вводя детальные инструкции.

Младшие помолятся за Старбака, хотя в силу сложившихся обстоятельств их молитвы должны быть безмолвны, в противном случае они вызовут гнев преподобного Элияла.

Это будут шестнадцатилетний Фредерик-Джордж, родившийся с парализованной левой рукой, пятнадцатилетняя Марта-Абигейл, больше всех напоминавшая Старбака своей внешностью и характером, и самый младший двенадцатилетний Самуэль-Вашингтон Старбак, который хотел стать капитаном китобойца. Пятеро других детей умерли в раннем детстве.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил его Адам, вне себя от волнения.

— Размышлял о прошлом своей семьи, — ответил Старбак, — и том, какое же оно застойное.

— Застойное?

— Ограниченное. Мое, по крайней мере.

И детство Салли, подумал он. Может, даже и прошлое Итана Ридли, хотя Старбак не хотел поддаваться чувству жалости к человеку, которого должен убить. Убьет ли? Он мельком взглянул на Итана Ридли, который сидел неподвижно на фоне зари. Одним делом было думать об убийстве, решил Старбак, и совсем другим — претворить мысль в жизнь.

Далекие ружейные выстрелы рассеяли последние тени убывающей тьмы.

— О Боже, — Адам произнес эти слова, молясь за свою страну. Он смотрел на восток, хотя там не было ничего, кроме шелестящей в дальних лесах листвы, где просачивающийся свет ярко осветил зелень на фоне серого пейзажа. Где-то там, среди этих холмов и деревьев, ждал враг, хотя были ли эти выстрелы первым признаком сражения или просто ложной тревогой, никто бы не сказал.

Новый приступ страха сотряс Старбака. Он боялся смерти, но еще больше боялся проявить свой страх. Если ему и суждено умереть, то он бы предпочел романтичную смерть рядом с Салли.

Он пытался вспомнить всю сладость той грозовой ночи, когда она лежала в его объятиях, и подобно детям они наблюдали за вспышками молний, прочерчивающих небо. Как же могла одна ночь так изменить человека?

Боже ты мой, подумал Старбак, но той ночью он словно заново родился, и эта мысль была столь же порочной и греховной, как и всё то, о чем он грезил, но он не мог придумать иного описания тому, что чувствует. Он прошел от сомнений к уверенности, от мук к радости, от отчаяния к триумфу.

То было магическое преображение, о котором проповедовал его отец и о котором он и сам часто молился, и наконец он его испытал, но его изменила не милость Спасителя, это посвящение дьяволу погрузило его душу в покой.

— Ты меня слушаешь, Нат? — Адам явно безуспешно пытался что-то сказать. — Это отец. Он нас зовет.

— Конечно, — Старбак последовал за Адамом на правый фланг Легиона, располагавшийся за первой ротой, где полковник Фалконер заканчивал смотр войск.

— До того, как я отправлюсь к Борегару, — неловко начал Фалконер, словно не был уверен в своих действиях, — я подумывал провести рекогносцировку местности в том направлении, — он указал на север, за левым флангом армии.

Голос полковника звучал так, будто он пытался убедить самого себя, что он и правда настоящий военный на настоящем поле битвы.