Один министр не принял участия в поездке короля 1612 года. Роберт Сесил, граф Солсбери, скончался в конце мая от болезни, вызванной неизвестными причинами. Возможно, болезнь Сесила усугубил тот факт, что он знал, как раздражен король его неспособностью улучшить положение королевской казны. В своих бумагах Роберт Сесил хранил написанное по-итальянски письмо, в котором тех, кто любил сильных мира сего, сравнивали с гелиотропом — «пока светит солнце, гелиотроп смотрит на светило всеми своими открытыми соцветиями, но, когда солнце садится, он закрывает цветки и разворачивается в другую сторону». В конце он страстно желал, чтобы его жизнь, «полная забот и невзгод», наконец прекратилась. В любом случае горевали о нем недолго. События в Лондоне развивались таким образом, что даже если бы он был жив, то потерял бы свой авторитет и влияние. Друзей у него не осталось. Бен Джонсон заклеймил Солсбери следующим образом: он «никогда ни к какому человеку не проявлял интереса дольше, чем оставалась возможность его использовать».

Со смертью любого крупного руководителя всегда начинается схватка за его пост и функции. Фрэнсис Бэкон был одним из тех, кто надеялся, что кончина Солсбери станет возвышением для него самого. Да и король не печалился, что освободился от давления своего советника; теперь он мог, так сказать, править самостоятельно. Он полагал, что в состоянии быть собственным главным министром. В следующем году король, к своему большому неудовольствию, обнаружил, что Солсбери долгое время оказывал платные услуги Испании. На кого же вообще Яков мог положиться?

Роберт Карр, уже виконт Рочестер, был наперсником короля, а Генри Говард, граф Нортгемптон, стал главным министром нового правительства. Генри Говард собрал вокруг себя группу пэров и других аристократов. Некоторые из них были тайными католиками, и практически все благоволили испанцам. Против них в Советах при короле выступала протестантская и антииспанская партия под формальным руководством лорд-канцлера Эллзмира. Используя различия в позициях разобщенных советников, Яков был способен двигать страну вперед. Разным людям вменялись разные обязанности. Летом 1612 года Джон Чемберлен писал, что король «овладел искусством разрушать надежды людей и держать всех в постоянном тревожном ожидании».

При дворе произошла еще одна смерть. Казалось, что с наследником английского престола все обстоит прекрасно. Принц Генрих был напористым и атлетичным юношей, который отличался и в постановках театра масок, и в боевых состязаниях. Однако в конце октября 1612 года принц заболел. Он играл в карты с младшим братом Карлом, и присутствовавший при игре сэр Чарльз Корнуоллис заметил, что «его высочество выглядел нездоровым и бледным, говорил глухим голосом и с каким-то странно потухшим взором». Позвали доктора, но в течение следующих одиннадцати дней он ничего не смог сделать, чтобы остановить медленное развитие болезни, которую впоследствии предположительно определили как порфирию, или брюшной тиф.

К голове принца положили мертвого голубя, к ногам — мертвого петуха (обе птицы были только что забиты и еще сохраняли тепло), чтобы они вытянули вредную жидкость. Но Генрих умер в бреду, к неподдельному смятению и унынию двора. Он был символом будущей судьбы Англии и подавал большие надежды на эпоху решительного продвижения протестантского дела. Королева Анна рыдала в одиночестве, и даже год спустя при ней по-прежнему было небезопасно упоминать имя сына. Яков скорбел громогласно: «Генрих мертв! Генрих мертв!» Теперь корона предназначалась Карлу — молчаливому, застенчивому и замкнутому принцу, совершенно непохожему на своего брата.

По свидетельству Джона Чемберлена, вскоре после этого события произошел странный случай: «очень красивый молодой человек, примерно того же возраста, что принц Генрих, и довольно на него похожий, абсолютно нагим вошел в Сейнт-Джеймсский дворец, где они ужинали, сказал, что он — дух принца и спустился с небес передать послание королю».