|
И приснилась ему девушка Сауле. Эпизод 4 Клайпеда. Февраль 1986 года Виктор встретил Сауле в Клайпеде. После призыва Вику дали два дня перед отправкой в Ташкент. Он, конечно, поехал домой, повидать родителей и брата-двойняшку Миколаса. Ему настоятельно не рекомендовали говорить о том, что его посылают в Афган, но Вик выдал государственный секрет без малейших сомнений. Знал, что шила в мешке не утаить — мать выловит тайный смысл в его глазах, а отец — в словах. Конечно, мама тихо заплакала. Конечно, отец одобрил. Брат не сказал ни слова, лишь побледнел, бросил злой взгляд и стукнул кулаком по колену. Мама работала в школе, была мягкой, спокойной женщиной, идеальной домохозяйкой. Папаша являлся полной ее противоположностью — эксцентричный, энергичный и немного не от мира советского; огромный, лысый, усатый и патлатый, как предводитель ВИА «Песняры» Мулявин. Мама учила детей английскому, а папа служил на флоте. Правда, Вик слукавил, когда сказал в военкомате, что папаня его — простой моряк. Ларсенис-старший был помощником капитана на большом рыболовецком сейнере, обошедшем вдоль и поперек Балтику, Атлантику и многие северные моря. Лапищи у Юргиса были в полтора раза больше, чем у Виктора, плечи — широки, как у борца-тяжеловеса, живот — как пивная бочка. Папа Юргис считал себя истинным потомком викингов, настоящим норвежцем, воином Одина, по недоразумению судьбы родившимся не в той стране и не в то время. Впрочем, ему повезло. Живи он с такими убеждениями в центре России, непременно был бы объявлен отпетым антисоветчиком. А здесь, в Литве, таких выходцев из Скандинавии было хоть отбавляй. Никто не обращал на их причуды внимания, не запрещал Ларсенису-старшему работать старпомом и регулярно посещать капстраны, в том числе и Норвегию. Именно папаша Юргис лелеял в семье культ всего норманнского, заставлял Виктора и брата его Миколаса учить норвежский язык и говорить на нем дома. Что выглядело со стороны довольно нелепо. Сам Юргис говорил по-норвежски бойко, хотя и с сильным литовским акцентом. А Виктор и Миколас видели папу редко, набегами, когда тот возвращался из очередного плавания, переворачивал весь дом и ставил всех на уши, болтая на смеси из всех языков, что повстречались ему на жизненном пути. Впрочем, и Виктор, и Миколас унаследовали от родителей не только внушительные габариты, но и способности к языкам. Их разговорный норвежский был скуден и неразвит, но любую книгу на норвежском, что папа Юргис привозил во множестве, они могли прочесть без труда. Собственно, братья прочли все эти книги, и не по разу, потому что книжки были в основном детскими — большими, красивыми, цветастыми, с забавными картинками на каждой странице. Обитая в грохочущей реальности Афгана 1986 года, Вик с трудом верил, что все это было: милый литовский дом — желтокирпичный, с островерхой мансардой, окруженный палисадником, засаженным цветами; веселый громогласный отец, всегда чуток подшофе, курящий кривую пеньковую трубку; тихая и добрая мама, встающая в шесть утра, чтобы испечь на завтрак для детей теплые плюшки с корицей. Сейчас грязный и потный Виктор валялся на солдатской койке в полном изнеможении и даже во сне понимал, что его могут выдернуть из забытья в любую секунду, что он жив лишь благодаря тем, кто положил на чужбине жизнь вместо него. Прежняя, советская его жизнь была раем по сравнению с пыльными афганскими кишлаками, глинобитными дувалами, из-за которых в любую секунду может ударить автоматная очередь, полуголыми детьми-побирушками на улицах и длиннобородыми беззубыми старейшинами в чалмах, с которыми приходилось раз за разом общаться на встречах. Да, теперь Виктор говорил не только на русском, литовском, английском, но и на дари, фарси и даже узбекском. Перед отправкой в Афганистан он прошел двухмесячную переподготовку на военного врача в ташкентском госпитале. Там же, после собеседования с важным товарищем без погон, ему предложили пройти ускоренные курсы переводчика. |
