— Как хочешь. — Старик незаметно вытер слюну, скопившуюся в углу его рта. — Ее звали Рьенадрэ. Так она сказала. Она много смеялась. Не надо мной, нет, — ведь я был тогда очень красив и полон сил. Нет, она была веселой и хранила какую-то тайну. Эта тайна, казалось, наполняла ее жизненной силой и дарила непревзойденную радость. Я пользовался лишь брызгами этой радости, лишь тем, что вырывалось наружу, не в силах таиться в душе Рьенадрэ.

Однажды я отправился на рынок и встретил там старуху, которую звали так же, как и меня, — Сирет. Нас обоих это смешило. Не поверишь, как ничтожно мало нужно бедным людям, чтобы на душе у них полегчало!

Я уверял, что Сирет — мужское имя, а она твердила, что оно женское… Кроме того, мы оба не были уверены в том, что старая Сирет — не моя мать. Ведь я никогда не знал своей матери, а Сирет не могла припомнить, скольких младенцев произвела на свет и подбросила на ступени добрым людям…

— Забавно, — согласился Конан, который на самом деле не представлял себе, как низко нужно пасть, чтобы отказаться от собственного дитяти или не знать своих предков до десятого, двенадцатого, а то и двадцатого колена.

— Итак, я встретил Сирет, — продолжал болтать старик, — и та сказала мне: «Что-то скверно ты стал выглядеть. Должно быть, мальчик мой, ты счастлив. Расскажи-ка мне, кто эта женщина, в чьих объятиях ты забываешь сон и пищу?» Я рассмеялся и начал рассказывать о Рьенадрэ, а старуха вдруг нахмурилась и предложила мне подсыпать женщине в питье порошок правды. «Сдается мне, что-то неладное в этой твоей красавице и ее тайнах. Узнал бы ты, какой секрет она хранит, мой мальчик. Боюсь, что этот секрет может тебе навредить. Возьми, а деньги отдашь потом». — И она вручила мне сверточек, а там был белый порошок.

В тот же вечер я насыпал моей Рьенадрэ этот порошок в бокал вина, а та выпила и даже не заметила, что я подмешал ей зелья. Наступила ночь, и мы вновь легли в одну постель, и снова я погрузился в неземное блаженство, обнимая гибкое и полное тело моей возлюбленной.

И вдруг я поцарапал ладонь. Я открыл глаза и не поверил тому, что увидел. Все тело моей красавицы покрыла жесткая змеиная чешуя! Лицо ее оставалось по-прежнему прекрасным, но тело превратилось в удавье. И знаешь, киммериец, она все еще оставалась красивой. Я хочу сказать, что никогда прежде не встречал такой роскошной змеи…

Она обвивала меня сонными кольцами, и пестрый узор украшал ее шкуру. Чешуйки блестели в полумраке, свет единственной масляной лампы, горевшей в помещении, играл на них, так что Рьенадрэ казалась одетой в платье, сплошь затканное драгоценными камнями.

Я любовался ею и не мог отвести взгляда. А ее губы шевелились, веки трепетали, щеки жаждали моих прикосновений, волосы извивались, точно живые змейки, на голове. А потом она открыла глаза, свои удивительные желтые глаза, в которых переливался огонь, и при виде моего лица все поняла.

— Ты открыл мою тайну, Сирет, — прошептала она, и мне показалось, что я слышу угрожающее змеиное шипение.

— Прости, — прошептал я в ответ. — Я не знал… Ты прекрасна! Клянусь всеми богами, я люблю тебя — я люблю тебя так, как не любил ни одну женщину на земле!

— Я не женщина, — сказала Рьенадрэ. — Ты мог бы догадаться об этом и раньше, но страсть сделала тебя слепым, и только какое-то колдовское снадобье сумело открыть твой взор. Несчастный! Еще до рассвета превращение будет завершено, и я уползу прочь, чтобы никогда больше не превратиться в человека. В своем стремлении к правде — для чего она только нужна вам, людям? — ты погубил нашу любовь! Глупец! Зачем тебе было знать, какую тайну я скрываю от тебя? Разве плохо тебе было в моих объятиях? Разве тебе мешало то, что ты подозревал во мне нечто иное, нежели обычная женщина? Ах, глупый Сирет! Однако давай же используем оставшиеся нам часы и предадимся любви в последний раз!

Наутро все случилось точь-в-точь так, как предсказывала Рьенадрэ.