Петельников оторвался от батареи, встал, надел подсохший плащ и бросил руки в карманы. И замер, упёршись взглядом в следователя. Затем правая рука, опередив левую, ошпаренно взлетела из кармана, сжимая румяненький бублик.

— Украл с хлебозавода? — сочувственно спросил Рябинин.

— Гм… Директор подсунул взятку…

— А что там болтается?

В бубликовой дырке что-то белело. Инспектор порвал нитку, отцепил скатанную бумажку и развернул её. Рябинин приник к петельниковскому плечу. Торопливыми карандашными буквами было скорее начертано, чем написано:

«Поговорите с Катей Еланцевой».

— Оригинально теперь назначают свидания, — усмехнулся Рябинин. — Через бублики.

— Я побежал, — заторопился инспектор.

— В райотдел?

— На свиданье.

Теперь в городах есть люди — сколько их? — которые, услышав слова «земля — наша кормилица», лишь недоверчиво усмехнутся. Эти люди знают, что кормятся они не от земли, а из гастронома.

Петельников искал Катю Еланцеву, стараясь сделать это незаметно. Видимо, она не жаждала встретиться — иначе бы пришла сама, без анонимной записки. Инспектор, естественно, исключил из поиска девушек, с которыми пил чай. И удивился, когда ему показали на ловкую фигурку у печи — та, с мучнистыми бровками. Не сама ли она оставила записку?

— Я ваш намёк понял, — улыбнулся инспектор.

— А мужчина без намёка что тесто без дрожжей…

Они вернулись в чайную комнату, где со стола уже было убрано, лишь самовар остывал на уголке. Инспектор прикрыл дверь.

— Катя, вы хотите что-то сообщить?

— Почему нас обзываете неактивными? — она насупила бровки так, что они потемнели.

— А почему вы назвали меня обжорой? — улыбнулся инспектор.

— Я внесла несколько рацпредложений. Уменьшить количество соли, опару делать пожиже, увеличить время брожения… Я член редколлегии сатирической газеты «Горбушка».

— За тем меня и позвали?

Она разгладила кожу на лбу и спросила вновь, но другим голосом, помягче:

— Неужели вы считаете, что любят за что-то? За чтение книг или за всякие хобби?

— Катя, любят ведь не просто женщину, а личность. Допустим некую девицу. Трудится без огонька, себя не проявляет, ничем не интересуется, никому не поможет, никого не согреет — отработает да к телевизору. И стенает, что мужчины такие-сякие. Кто её возьмёт? Да ей прямой путь в клуб «Кому за тридцать».

Она вдруг закрыла глаза, словно уснула, — лишь туго натянулись белёсые бровки, выдавая напряжение. Инспектор хотел толкнуть её.

Она проснулась сама, сдёрнула белую шапочку, обнажив светлую, тоже как бы припорошённую мукой, чёлку:

— Вам нравится короткая стрижка или локоны?

— Короткая, потому что сквозь дырки в локонах видно, что у хозяйки в голове.

Она сдержанно улыбнулась, чем инспектор не преминул воспользоваться:

— Ваш директор что за мужик?

— Знаете, какая его любимая поговорка? «Не умеешь — научим, не можешь — поможем, не хочешь — заставим».

— Суров, значит.

— Это он говорит для острастки.

— Добрый, значит.

— А он никакой.

Румянец, нагнанный электрической печью, лежал на её белой коже трогательно и как бы случайно.