План провалился.
Над павильоном и взаправду полыхали, словно неопалимая купина, латинские буквы, складываясь в надпись «Non‑stop»; однако ж гораздо ниже, уже на самой двери, была вывешена табличка с надписью по‑русски: «Режим работы: 10.00–02.00». Не хватило каких‑то тридцати минут, даже меньше; из павильона валом валили последние, наслаждавшиеся до упора зрители – возбужденно похохатывающие, обменивающиеся двусмысленными репликами, а то и открытым текстом, с большим знанием дела обсуждавшие подробности тех или иных актов; из их рыхлой толпы то и дело летели в стороны опорожненные бутылки и жестянки. Лёку поразило обилие женщин всех возрастов; казалось бы – ну что им‑то здесь смотреть? Несколько мгновений растерянно поторчав, как хлипкие опоры рухнувшего моста, прямо на пути людского потока, четверо путешественников побрели прочь.
– Слушайте, – сказал Гнат. – В конце концов, мы все равно уже преступники.
– Если бы это само по себе облегчало жизнь… – пробормотал Обиванкин. Он уже еле шел и дважды глотал какой‑то то ли валидол, то ли что.
– Само по себе ничего не делается, – сказал Гнат.
– Что вы предлагаете? – устало спросил Лёка.
– Я предлагаю перелезть через стену.
– Нормально, – с солидностью в голосе сказал Лэй.
– Давайте его поймаем… – пробормотал Лёка. И сам себе ответил: – Давайте… – Он одернул себя. Время жизнерадостно сходить с ума еще не пришло; нельзя позволять себе такой роскоши, пока они не выпростаются из навалившегося кошмара. – Вы считаете, это реально?
– А чего ж нет? – пожал плечами Гнат. – Не отсюда, конечно. Сзади. Со стороны, скажем, Староконюшенного переулка или Власьевского…
– Вы так хорошо знаете Москву? – спросил Обиванкин.
– Я много чего хорошо знаю.
– Вы москвич? – не унимался дотошный старец. Только этого не хватало, вздрогнув, подумал Гнат и с кривой усмешкой ответил:
– Нет.
Повисла неловкая пауза.
– Я через стену лезть не смогу, – тихо проговорил Обиванкин.
– Не беда. В крайнем случае я вас переброшу.
– А как насчет сигнализации? – спросил Лёка. Гнат пожал плечами.
– Давайте попробуем просто обойти парк по периметру, – сказал Лёка. – Для начала. В Питере я не видел еще ни одного забора без дырки. А в Москве что? Не русские живут, что ли?
И они пошли. Пошли, без колебаний оставив позади зазывное сияние Смоленской площади и арки над павильоном, не разбирая дороги, прямо по теряющимся в темноте, всплеснуто мерцающим под их шагами лужам, которые оставил недавно пронесшийся дождь.
Лаз они нашли через каких‑то полчаса. Все было, как полагается: к стене примыкали старые гаражи, сбоку одного из них, крайнего слева, лежали почерневшие древние дощатые ящики. Их даже не надо было ставить друг на друга: кто‑то давно поставил. С них – на гараж, с гаража на стену; а там уже дело техники. Застенчиво кряхтящего и задыхающегося, путающегося в полах плаща Обиванкина Гнат и впрямь принял на руки.
За стеной было темнее, стена отрезала скупой свет редких непогасших окон и еще более редких фонарей; лишь низкие тучи глухо тлели рыжим отблеском горячечно сверкающих проспектов центра. Пахло сырой землей и молодой листвой. Весна. Деревьям‑то легко возрождаться… Покуда их не срубили.
– Ну и где? – спросил Гнат.
– Кажется, туда, – отдышавшись, сказал Обиванкин.
Поплутав по каким‑то хитропутьям в кустах, исхлестанные мокрыми ветками, они вывернули на центральную аллею парка. |