– Ну и где? – спросил Гнат.

– Кажется, туда, – отдышавшись, сказал Обиванкин.

Поплутав по каким‑то хитропутьям в кустах, исхлестанные мокрыми ветками, они вывернули на центральную аллею парка. Здесь, медлительно дрейфуя сквозь дымку испарений, в ватной тишине горели дежурные огни. Потерянное в черноте небо, слюдяной асфальт, невнятные громады аттракционов и деревья словно бы в неподвижном фосфорическом пару… Зачарованная страна. Шаги четырех пар насмерть усталых ног тупо и гулко били в ночную весеннюю морось. Мне не на что быть великим, твердил Лёка. Мне не на что быть великим. Мне не на что быть. Лэй молчал, терпел, как взрослый, и Лёка восхищался им. Впрочем, мальчик, наверное, не вполне понимал, что они пропали. Совсем пропали. Каких‑то несколько часов, настанет утро, их найдут раньше или позже. И тогда… Лёка даже не мог себе представить, что тогда. Это было за пределами его познаний и представлений.

– Вот он, – сказал Обиванкин, и голос его дрогнул. Он даже остановился. Помолчал, звучно сглотнул. – Почти двадцать лет его не видел…

Крылатый стремительный корпус светился во мгле, словно призрак. Призрак несбывшегося будущего, подумал Лёка.

Слева от закрытой крышки входного люка даже при скудном свете ночных фонарей бросалась в глаза грубо намалеванная масляной краской заплата: когда‑то там был флаг СССР. По верху фюзеляжа, будто встопорщенный гребень остервенелой рыбы, торчало мигающее неоном название аттракциона: «Простые парни из Айовы спасают мир!»

Ну, наворотили, с привычной тоской подумал Лёка.

Во что превратили машину, с болью подумал Обиванкин.

Во что превратили гордость «Южмаша», с бессильной злостью подумал Гнат.

Вот это, блин, игрушка, восхищенно подумал Лэй. Супер! Днем бы сюда попасть, когда работает… Интересно, почем билет?

Молча и спокойно, словно имея такое право, они поднялись по трапу к люку, простецки запертому на огромный висячий замок. Обиванкин нерешительно тронул кончиками пальцев тяжелую влажную железяку – та заскрежетала.

– Ага, – сказал Гнат. – Понял вас, товарищ научный руководитель. Опять мой выход.

Он порылся у себя в карманах, достал перочинный нож со множеством лезвий и инструментов; он никогда с этим ножом не расставался. Что бы они без меня делали, умники, подумал он без тени превосходства и тщеславия, наоборот, даже с радостью какой‑то: хорошо, что я с ними оказался. Попробовал так, попробовал этак… Увлекся. Остальные стояли и безмолвно наблюдали, ожидая; Лёка, обняв сына за плечи, прижимал его к себе – ему все казалось, что мальчик мерзнет. Замок крякнул и, рывком обвиснув, скособочился.

– Прошу, – сказал Гнат.

– Спасибо, – едва слышно проговорил Обиванкин. И тут настал черед Гнату удивляться: старец вынул из кармана плаща фонарик. Кое о чем он и сам догадался позаботиться, подумал Гнат, не только об антигравитаторе своем. Он отступил на шаг в сторону, пропуская Обиванкина. Тот бесстрашно шагнул в черную бездну люка; оставшиеся на трапе видели, как беспросветную внутреннюю тьму продавил широкий конус желтого бледного света и стал удаляться.

– Подождите заходить, – донесся изнутри старческий голос. – Я найду дежурное питание… Однако, подумал Гнат. Специалист.

– Как это ты классно выругался, когда Гнат отключил пограничника? – вполголоса спросил сына Лёка. – Я не запомнил…

Лэй покраснел.

– Не скажу, – пробормотал он.

– Очень сильное выражение, – сказал Лёка, через силу улыбнувшись Лэю. – Как раз для моментов экстремального изумления…

Лэй отвернулся и едва слышно повторил:

– Пиздохен швансен…

– Класс, – сказал Лёка.