– Да я ни на что не намекаю. Только и того, что полтора года назад ты потерял свою память и превратился в полного идиота. И все это время пускал слюни, дико смеялся, а поначалу, – Гарри сокрушенно помотал головой, – даже под себя мочился. А нам приходилось с тобой нянчиться, кормить, спасать невесть знает от кого и чего. И в то же время пытаться вылечить тебя неизвестно от какой болезни. Ты нас не узнавал, и все это время приходилось водить тебя за ручку. Хуже малолетнего ребенка! Короче, полный дебил.

Снисходительно улыбаясь в начале его рассказа, к концу я почувствовал, как мое лицо перекашивается от ужаса. Я сразу поверил каждому его слову. И прежде чем спросить, мне пришлось хорошенько прокашляться от горчащей сухости:

– Какой сейчас день и год?

– Двадцать третье июня три тысячи шестьсот первого года.

– Но я ведь отчетливо помню, – в отчаянии вскрикнул я, – что вчера было тридцатое декабря три тысячи пятьсот девяносто девятого года! Я стоял на балконе в северной части дворца и ждал принцессу. Мы с ней хотели обговорить встречу Нового года. Я даже услышал ее шаги сзади (ты ведь знаешь, как она любит подкрадываться ко мне, надеясь застать врасплох?) и решил сделать ей приятное – не стал оборачиваться. Пусть думает, что это удалось.

После моих слов Гарри с бешеной злостью саданул по железному столику, стоящему рядом. Пострадали оба: столик прогнулся и загудел (вероятно, от возмущения), а мой друг завыл по волчьи (может, от боли, так как сомневаюсь, что он стал садомазохистом).

– Ублюдочная стерва! – прошипел он вполголоса.

Я даже опешил:

– Ты это про кого?!

– Да про твою «милую» принцессу! – Но, видя, что глаза мои опасно заблестели, отступил на два шага назад и, потирая ушибленную руку, стал быстро тараторить: – Ну сам посуди: она последняя, кто тебя видел перед твоим беспамятством, она первая, кто провозгласил тебя предателем, и только она могла все это устроить.

– Ничего не понимаю… – У меня как то странно заболела тыльная часть головы, и я обхватил ее руками. – Ведь она же меня любит?

Гарольд огляделся вокруг, как бы ища поддержки у окружающих нас товарищей. Те смотрели сочувственно и с какой то отрешенностью. Потом, глубоко вздохнув, сказал притихшим голосом:

– Она же тебя и ищет по всей Галактике…

– Зачем? – Во мне затеплилась какая то надежда.

– Для того чтобы казнить на Треунторе.

Меня даже затошнило, стало плохо плохо. Смертные казни давно, лет четыреста как отменили. Оставили только самую жуткую для самых мерзких и страшных преступников. Казни эти снимали во всех подробностях и показывали всем желающим в специальных кинозалах и в обязательном порядке – во всех местах заключения. Сам просмотр так влиял на психику человека, что редко кто мог досмотреть все до конца. Было много случаев частичного и даже полного помешательства.

Губы мои предательски дрожали, когда я спросил:

– И за что же мне оказана такая большая честь?

Гарри, смотря мне прямо в глаза, стал перечислять:

– За то, что ты сотрудничал с Моусом, взорвал и уничтожил огромную часть Всегалактического блока памяти и, самое кощунственное… – он сглотнул слюну, – убил императора со всей его личной охраной и пытался уничтожить принцессу.

По моей спине потекли струйки холодного пота, а лоб покрылся горячей испариной. Я оторопело замотал головой и переспросил:

– Убил императора?! И хотел… принцессу?!

– Да!

– Но я не мог это сделать, я этого не делал! – Я опять сжал голову руками, пытаясь спасти ее от взрывной боли, бьющей прямо по мозгам. – Да и нереально все это! Непосильно это сделать одному! Не мог я этого всего натворить!

– Ты?! Не мог?! – Гарольд не отводил от меня взгляда.