|
.. С дороги, должно быть...— сказала Дуня. — Какое с дороги?— сказал Смолокуров.— Ехали недолго, шести часов не ехали, не трясло, не било, ни дождем не мочило... Ты же все лежала на диванчике — с чего бы, кажись, головке разболеться?.. Не продуло ль разве тебя, когда наверх ты выходила? — Тепло была одета я,— ответила Дуня. — Это с непривычки. Вишь, народу—то что!.. А музыка—то?.. Не слыхивала такой? Почище нашего органа? А? Ничего, привыкай, привыкай, Дунюшка, не все же в четырех стенах сидеть, придется и выпрыгнуть из родительского гнездышка. Не ответила Дуня, но крепко прижалась к отцу. В то время толпа напирала, и прямо перед Дуней стал высокий, чуть не в косую сажень армянин... Устремил он на нее тупоумный сладострастный взор и от восторга прицмокивал даже губами. Дрогнула Дуня — слыхала она, что армяне у Макарья молоденьких девушек крадут. Потому и прижалась к отцу. Протеснился Марко Данилыч в сторону, стал у прилавка, где были разложены екатеринбургские вещи. — Выбирай, что по мысли придется, — сказал он, становясь рядом с дочерью. Продавец тотчас стал снимать с полок замшевые коробочки, сафьянные укладочки, маленькие ларчики и раскладывать их перед Дуней. Но блестящие, играющие разноцветными лучами самоцветные камни не занимали ее. Душно ей было, на простор хотелось, а восточный человек не отходит, как вкопанный сбоку прилавка стоит и не сводит жадных глаз с Дуни, а тут еще какой—то офицер с наглым видом уставился глядеть на нее. Робеет Дуня, не глядит на разложенные перед ней вещи и почти сквозь слезы просит отца: "Поедем домой, пожалуйста, поедем!" Согласился Смолокуров, поехали. Когда воротились, Дарья Сергевна встревожилась, взглянув на названную племянницу... На себя была она не похожа — лицо разгорелось, нижняя губка дрожала. Старалась Дуня успокоить "тетю", делала над собой усилие, чтоб не выказать волненья, принужденно улыбалась, но волненье выступало на лице, дрожащий блеск вспыхивал в синеньких глазках, и невольная слезинка сверкала в темных, длинных ресницах. Перепугался и Марко Данилыч, никогда не видывал он Дуню такою, сама Дуня удивилась, взглянув на себя в зеркало. Засуетились и отец и Дарья Сергевна... Несмотря на уверенья Дуни, что никакой боли она не чувствует, что только в духоте у нее голова закружилась, Марко Данилыч хотел было за лекарем посылать, но Дарья Сергевна уговорила оставить больную в покое до утра, а там посмотреть, что надо будет делать. Не очень жаловала она лекарей, не хотелось ей, чтоб лечили они Дунюшку. — Прохватило, должно быть, на пароходе,— вполголоса говорил встревоженный Марко Данилыч Дарье Сергевне, когда Дуня пошла раздеваться.— Сиверко было, как она наверх—от выходила. — Бог милостив, пройдет,— успокоивала его сама неспокойная Дарья Сергевна.— Горяченьким на ночь ее напою, горчишник приложу. Нельзя же иной раз не прихворнуть. — Ох, боюсь я, Дарья Сергевна! Ну как, сохрани господи!.. Что тогда?..— с отчаяньем говорил Смолокуров, поникнув головой и ходя взад и вперед по комнате. — Полноте, Марко Данилыч, ничего не видя, убивать себя. Как это не стыдно! А еще мужчина! — уговаривала его Дарья Сергевна. |
