|
— Не может быть того,—— ответил Семен Петрович.— Ведь мы старые с ней знакомые. — Что было, то былью поросло, благодетель. Говорю тебе, стала она совсем другой человек. Не очень—то доверял словам Таисеи Семен Петрович и знакомым путем пошел к кельям Манефы. И путь не тот был, как прежде. Тогда по зеленой луговине пролегала узенькая тропинка и вела от одной к другой, а теперь была едва проходимая дорожка, с обеих сторон занесенная высокими снежными сугробами чуть не в рост человека. Отряхиваясь от снега, налипшего на сапоги и самое платье, пошел саратовец на крыльцо Манефы и вдруг увидал, что пред ним по сеням идет с какою—то посудой Марьюшка. — Тебя откуда принесло, непутного? — не то с робостью, не то с радостью спросила она, увидя его. — Из города Саратова, голубушка ты моя Марьюшка, Ермолай Васильевич прислал с подаянием. Ну здравствуй, моя дорогая. Что отворачиваешься? Поздороваемся по—прежнему, обними покрепче, поцелуй горячей,— начал было Семен Петрович, но Марьюшка руками на него замахала. — Тише,— сказала она,— тише, услышит матушка, беда будет мне, да и тебе неладно. Нынче у нас такие строгости пошли, что и рассказать нельзя, слова громко не смей сказать, улыбнуться не смей, как раз матушка на поклоны поставит. Ты ступай покамест вот в эту келью, обожди там, пока она позовет тебя. Обожди, не поскучай, такие уж ноне порядки. — И все эти строгости завела Фленушка? А я было совсем иного чаял. Помнишь? — Молчи,— сказала Марьюшка и, затворивши дверь кельи, скрылась в переходах игуменской стаи. Долго взад и вперед ходил по келье Семен Петрович. Это была та самая келья, где в прежнее время жила Фленушка. Сколько проказ тут бывало, сколько хохота и веселья, а теперь все стало могилой, с самих стен, казалось, веяло какою—то скукой. Порядочно—таки прошло времени, как вошла в келью молодая, пригожая, но угрюмая и сумрачная белица. Ее никогда не видывал саратовец, бывая прежде в Комарове. Мать Филагрия сидела за столом, когда вошел Семен Петрович, и внимательно перебирала письма и другие бумаги. Положив уставной начал, низко поклонился он матери игуменье. Тут только взглянула на него Филагрия и поспешно опустила на глаза флеровую наметку. — Какими это судьбами не в урочное время пожаловал к нашему убожеству? — тихо промолвила мать Филагрия.— В прежние годы летом всегда приезжал, а теперь, вдруг перед масленицей. Уж здоровы ли все, Ермолай Васильич и домашние его? — Слава богу, и Ермолай Васильич и все его домашние здравствуют и вам кланяться наказывали,— отвечал Семен Петрович.—— А так как довелось мне по хозяйскому делу в Москву ехать, так Ермолай Васильич и заблагорассудил, чтоб я теперь же заехал к вам в Комаров с ежегодным подаянием, какое каждый раз от него посылается. — Спаси господи и помилуй своими богатыми милостями благодетеля нашего Ермолая и всех присных его,— встав с места и кладя малый начал, величаво сказала Филагрия.— Клавдюша! — кликнула она незнакомую Семену Петровичу послушницу, что у новой игуменьи в ключах ходила. Неслышными шагами вошла та и смиренно стала у притолки. |
