Зоя Аратюнян, выступающая от имени бессловесной молодежи. Боб нахмурился, даже не пытаясь записать мой ответ.

— Как вы себя чувствуете в роли героини?

До этого момента все шло неплохо, но теперь я ощутила легкое раздражение. Конечно, облечь его в хоть сколько-нибудь разумные слова я не смогла.

— Так вышло, — пожала плечами я. — Героиней я себя не считаю. Вы, случайно, не знаете, что с той женщиной?

— Все в порядке, если не считать пары сломанных ребер и зубов.

— Надо снять ее с арбузом, — вмешался мальчишка-фотограф.

Боб кивнул:

— Да, так будет лучше.

Он снял арбуз с полки, пошатнувшись от тяжести.

— Увесистый, — заметил он, кладя арбуз мне на колени. — Неудивительно, что вы сбили его с ног. Смотрите на меня, подбородок выше. Улыбочку, дорогая! Ну, еще разок. Отлично.

Я улыбалась до тех пор, пока улыбка не стала заученной. В класс заглядывала усмехающаяся Луиза. Меня так и подмывало расхохотаться.

Потом фотографу вздумалось снять меня с арбузом и детьми. Я попыталась притвориться чопорной викторианской классной дамой, но выяснилось, что Полин уже дала согласие на такой снимок. Арбуз фотограф предложил разрезать. Он оказался сочным, с густо-розовой мякотью, чуть более светлой у корки, с лакированными черными семечками и травянистым свежим ароматом. Я разрезала его на тридцать две дольки: по одной каждому из детей и одну для меня. Они обступили меня на расплавленной от жары бетонной игровой площадке, держа свои ломти арбуза и улыбаясь в объектив.

— А теперь — все вместе! Раз, два, три — чи-из!

— Ерунда, — заявил Фред, когда я поделилась с ним этими мыслями вечером, поедая подмокшие чипсы с уксусным соусом после кино, в котором обладатели чудовищных бицепсов с оглушительным треском крушили друг другу челюсти. — Не прибедняйся. Ты совершила геройский поступок — всего за долю секунды решила, как быть. — Он взял меня за подбородок худой мозолистой ладонью. Мне показалось, что он видит не меня, а женщину с фотографии, с приклеенной улыбкой. Фред поцеловал меня. — Одни люди спасают других, бросаясь животом на гранату, а ты метнула арбуз. Вот и вся разница. Пойдем к тебе? Еще не очень поздно.

— У меня целая гора письменных работ.

— Я ненадолго.

Он швырнул остатки чипсов в переполненную урну, обошел собачью кучу на тротуаре и обнял меня за плечо длинной рукой. Исходящий от Фреда запах сигарет и сена перебивал вонь выхлопных газов и прогорклого масла из забегаловок, торгующих кебабами и чипсами. Он высоко закатал рукава рубашки, его предплечья были загорелыми и исцарапанными. Светлые волосы падали на глаза. В этот душный вечер в большом городе от Фреда веяло прохладой. Я не устояла.

Почти весь год Фред проработал садовником, стал жилистым и сильным. Было видно, как при движениях мышцы перекатываются у него под кожей. Его руки, шея и лицо покрылись густым загаром, а грудь и живот сохранили молочную белизну.

Мы еще не дошли до того, чтобы аккуратно и методично снимать одежду и тщательно развешивать ее на стульях. К тому времени как мы добрались до моей квартиры — а она всегда оставалась только моей, — нами уже овладело нетерпение, перед которым отступило на второй план все остальное. Иногда днем в классе, когда дети капризничали, а мне нездоровилось от жары, я вспоминала про Фреда, про предстоящий вечер и сразу ощущала прилив энтузиазма.

Потом мы закурили, лежа в моей тесной спальне и слушая музыку и гудки за окном на улице. Кто-то заорал: «Тварь, сука, я тебе покажу!» По тротуару прогрохотали подошвы, вскрикнула женщина.