Начав плакать, она уже не могла остановиться. Я завернула ее в мохнатую простыню и прижала к себе, дав вволю поплакать. Она рыдала, а я приговаривала:

– Все в порядке, милая. Что за идиотская ванна, бедняжка моя! Но ты ничего не повредила, не сломала... – повторяла раз за разом глупые мантры утешения, таща ее вниз по лестнице в кухню, где наложила лед, чтобы снять опухоль.

Она сидела у меня на коленях, держа примочку, а я обнимала ее, прижав к себе. К моему удивлению, спокойствие мое не уступало ее огорчению, и вскоре она, по‑видимому не без моего влияния, стала успокаиваться, позволив утешать себя и баюкать. Рыдания стали глуше, а потом и вовсе прекратились. Мы сидели молча, и ее разгоряченное влажное тело липло к моему. Постепенно надо всеми ее чувствами возобладало любопытство, и она подняла руку, чтобы ощупать шишку.

– Ну, как она тебе? – спросила я. – На что больше похожа – на яйцо или на бильярдный шар?

Она коротко засмеялась, издав сквозь зубы звук, похожий на кудахтанье.

– Мама всегда говорит, что шкафу от этого хуже, чем мне.

– О, понятно. Так ты бьешься об него регулярно, да?

– Сте‑елла... – прохныкала она и тут же обмякла на моих коленях, прислонившись ко мне. В этой позе мы застыли еще на несколько минут. Как я понимала, мы обе очень устали.

Я одела ее в пижаму и расчесала ей волосы, аккуратно, чтобы не задеть шишку. Все это не отрываясь от повтора «Милая, я боюсь детей» по телевизору. Если Лили казалась совершенно успокоившейся, то я была в нервозном состоянии. То место, когда гигантские насекомые‑кровопийцы бросаются в атаку, окончательно меня взбудоражило.

Когда картина кончилась, мы приготовили горячий шоколад и отправились наверх, в постель Анны. Еще не было девяти, и за окном лето вершило свой победный ход. Я задернула шторы, чтобы не видеть ядовито‑розового закатного неба. У меня слипались глаза. Пусть с Полом побеседует автоответчик. Если я не возьму трубку, он поймет, что это потому, что мне нечего ему сообщить. А насчет убранства гостиницы я могу узнать и попозже – например, завтра утром. Я должна выспаться, ведь завтра с утра пораньше – в школу.

Мы немного поиграли в полумраке в слова, потом наступило молчание. Она уютно устроилась в кольце моих рук. Ей было удобно и так уютно. Мне тоже. «Ты справилась, Стелла! – где‑то в тайниках мозга нашептывал мне тоненький голосок. – Ты на самом деле справилась!»

– Мама завтра возвращается, правда? – спросила Лили вдруг минут через десять, когда я была уверена, что она спит.

– Очень может быть, дорогая, – сказала я. – Подождем, посмотрим.

Отсутствие – Воскресенье, днем

Он вынес ее на воздух и солнечный свет, подальше от запахов и испарений химикатов, подальше от тьмы, на луг возле озера, в место, куда он предлагал отвести ее в первый день, прося ее остаться в качестве гостьи, на что она тогда ответила отказом.

Несмотря на высоту местоположения и поздний час, было все еще жарко – такой благословенный, такой неанглийский зной успокаивает, одновременно лишая энергии, делая тебя вялой и равнодушной. Место он выбрал в тени, падавшей от дерева с раскидистой кроной, но тень, разумеется, передвинулась вместе с солнцем, и теперь она находилась на солнцепеке и зной насыщал ее тело, а яркий свет проникал под веки.