Изменить размер шрифта - +
Корнелий пил мало, мрачно молчал, о чем-то сосредоточенно думал, отсутствующе глядя прямо перед собой. Солтан, хотя и пил почти на равных с Федором, казался трезвым и с интересом, оценивающе присматривался к своим новым друзьям. После того вечера, когда их свел Степан Якуб, они встречались лишь несколько раз — по ночам, в недостроенном доме сестры Федора — Агафьи Препелицы. Говорили о том о сем, поругивали новые порядки и, конечно, колхозы. С Федором ему в общем все было ясно: недалекий забулдыга, дезертир трудового фронта, лодырь, озабоченный, главным образом, едой и питьем. Документов у него никаких нет, вот и прячется от властей. Корнелий больше отмалчивался, рассказывал о себе скупо, неохотно. Сказал лишь, что отец его — сельский священник, а сам он до войны учился в лицее.

— Хорошо гуляем! — осклабился в пьяной улыбке Федор. — Музыки только не хватает. Да вот же музыка! — вспомнил он о патефоне, лежащем в углу, за мешком.

— Оставь эту шарманку, все равно пластинок нет. Забыли захватить. И черт с ними, все равно ничего подходящего у этого Настаса не нашлось бы. Ерунда всякая, вроде ихней «Катюши». Будет тебе сейчас другая музыка, Федя.

Солтан, отодвинув бутылки и банки, поставил на освободившееся на столе место батарейный приемник, уверенно, со знанием дела настроил на одну из коротковолновых станций. Землянку заполнили звуки джазовой музыки. Федор вскочил, кривляясь, начал приплясывать. Музыка смолкла, и диктор мягким вкрадчивым голосом объявил уважаемым советским радиослушателям, что сейчас перед ними выступит их бывший соотечественник, который выбрал свободу.

— Это станция американская, — с важным видом пояснил Солтан. — «Голос Америки» называется.

— Американская? — удивился Федор. — А почему он на нашем языке говорит?

— Чудак, думаешь, там наших нет? Сколько хочешь.

Человек у микрофона говорил о том, как ему удалось вырваться из коммунистического ада на свободу, и почему именно выбрал он эту самую свободу. Из его слов выходило, что если и есть на земле рай, то он находится там, в той свободной и богатой Америке, где ему посчастливилось теперь жить. Еще он сказал, что всегда помнит о своих несчастных братьях и сестрах, стонущих под игом большевистской тирании, и выражает им свое искреннее сочувствие. В заключение он заверил своих несчастных соотечественников, что час освобождения от тирании близок.

Федор, недовольный тем, что музыка кончилась, слушал вполуха, занятый дальнейшим изучением содержимого мешков. Корнелий же, казалось, забыв обо всем, приник к приемнику, жадно ловя каждое слово.

— Все бы отдал, чтобы оказаться там, — мечтательно произнес он, когда заокеанский голос смолк.

Солтан изучающе всмотрелся в его хмурое болезненное лицо.

— И я тоже, Корнелий… Но как это сделать?

— Он же вот сделал, — Корнелий ткнул рукой в приемник. — А мы чем хуже? Надо попробовать.

— После поговорим, — Солтан оглянулся на Федора. — Вдвоем.

Все трое курили папиросы одну за другой, и маленькая, плохо проветриваемая землянка наполнилась клубами дыма. Григорий поднялся наверх — глотнуть свежего воздуха и осмотреться. Солнце уже клонилось к закату, и в его косых лучах нежно зеленели первые, только распустившиеся листочки. Даже днем землянку почти не было видно. «Воткнуть бы еще на крышу несколько зеленых веток — для маскировки, вообще никто не заметит, — подумалось Солтану. — Только вот когда листья распустятся, я буду далеко, очень далеко отсюда. А пока можно и здесь пожить. В село, к дядьке, возвращаться теперь опасно».

Спустившись в землянку, он увидел в руках Корнелия свой пистолет, причем ствол был направлен прямо на него, Солтана.

Быстрый переход