— А Мухина уже орет, — меланхолично заметил один зека.

— Зовет же на помощь! — воскликнул другой. Они бросились за начальником, но тот и сам уже услышал и бежал к овощехранилищу.

На следующий день после обеда ко мне опять подошел швилевский придурок и сказал, что вечером я могу себе отдыхать, а завтра утром должна идти работать на лесоповал.

— Дуреха! — добавил он. — Узнаешь там, почем стоит фунт лиха.

Утром, поднявшись в четыре часа сорок пять минут и наскоро позавтракав, я получила дневную порцию хлеба (пайку) и направилась с бригадой лесорубов на лесоповал.

Путь шел по замерзшей реке, не помню ее названия, может, это была именно река Дукча? В своих будущих романах я ее потом называла Ыйдыга…

До моей работы было километров девять. Тайга…

Великаны деревья. Тогда не было автоматической пилы. Пилили обыкновенной пилой. К полудню у меня онемели руки и плечи, нестерпимо ломило поясницу. В двенадцать часов сделали перерыв, можно было отдохнуть у костра и поесть хлеба. Обед туда не привозили. Съедали его вечером вместе с ужином.

Я ела ржаной хлеб, когда ко мне подошел один из рабочих, лет тридцати, сероглазый, седой, гладко выбритый.

— Зачем же один хлеб? А вы с ягодой.

Что он, шутит? Он не шутил. Сделал два шага в сторону, разгреб чистый снег, под ним — красная ягода. Уже забыла, какая ягода, но она была такой сладкой, такой вкусной. Мужчину звали Вячеслав Иванович. Он тоже был новым человеком на лесоповале, всего вторую неделю. По профессии агроном и жил до сих пор вне зоны. Но прогневал чем-то начальство и загремел на лесоповал.

Но он не унывал.

— Без меня не обойдутся. Специалисты-то им нужны, а я Тимирязевскую кончил.

Действительно, на третий день он не вышел.

Уставала я страшно, как и все конечно. К шести часам вечера была, что называется, чуть жива.

Бригада собиралась домой в лагерь, и тут, к моему отчаянию, бригадир командовал:

— Всем строиться, а вот Иванова, Петрова, Сидорова, Мухинова остаются работать, пока не выполнят нормы.

Бригада уходила, а мы четверо, или шестеро, или больше с одним конвойным оставались. Он позевывал у костра, мы работали при свете прожекторов.

Первая, как правило, бросала я.

— Больше не могу, не в силах!

— Иди к костру, идите все к костру, — звал нас обычно конвойный, и мы усаживались возле огня, на валежник. Грудь и лицо пригревало, а спина замерзала.

— Валя, отдохнешь немножечко, расскажешь, а? Что-нибудь недлинное, а то завтра меня сюда не назначат, наверное, — просил конвойный.

Если у меня находились силы, я рассказывала какую-нибудь интересную новеллу.

В одиннадцать часов конвойный поднимался:

— Хватит, пошли на отдых…

А идти было еще почти десять километров по замерзшей реке, а мы, кроме черного хлеба с морошкой, ничего за весь день не ели.

Всем хотелось скорее добраться до столовой, до барака и лечь спать… Подъем-то в четыре часа сорок пять минут.

Они все торопились, а мои ноги не шли.

Бригада уходила вперед все дальше, дальше, пока не скрывалась в туманной ночной мгле. А я брела одна все медленнее и медленнее.

Луна. Или только звезды… Созвездия сдвинуты, Полярная звезда яркая, как месяц… Снег, лед. Серебристая тайга, подступающая вплотную к реке. И я одна… Одна в зыбком нереальном пространстве, как будто я умерла и вот где-то в ином загробном мире, где уже нет ни родных, ни друзей, человечества, уже нет настоящей моей работы… Все странно, так странно…

Как ни медленно я шла, все же приходила в конце концов в лагерь.