— Чай пусть лежит, если у кого не будет, я принес индийский, — он заварил прямо в чайнике.

Мы пили чай и разговаривали.

— Тебе ведь жарко, — заметил он, — потом выйдешь и простудишься, сними этот теплый свитер.

Я сняла верхний и очень теплый свитер из верблюжьей шерсти. Следующий, тонкий, белый, пушистый, из козьего пуха, без застежки, он помог мне снять через голову. А затем… я не успела опомниться, как он перенес меня на нары, стал осыпать поцелуями, что-то на мне расстегивал, что-то просто рвал. Это было так неожиданно, что меня покоробило, возмутило, я начала тотчас бешено отбиваться, почему-то не говоря ни слова.

Вдруг он меня выпустил, отошел к двери и закурил.

— Прости меня. Прости, — сказал он.

Я смущенно привела себя в порядок.

— Не ожидала этого от вас, Сергей Николаевич! — промолвила я и села возле стола.

Он тоже подошел к столу и сел рядом.

— Ты не бойся.

— Я не боюсь. Только больше не повторяйте этого никогда.

— Никогда, никогда?

Он в упор насмешливо посмотрел на меня. Я, кажется, покраснела.

Уходя, мы все прибрали как было, а когда вышли за порог, я быстро отошла в сторону и стала сама прилаживать к меховым унтам лыжи. Руки у меня дрожали, и почему-то ничего не получалось.

Сергей Николаевич минуты две молча наблюдал за моей возней, затем подошел и сам приладил лыжи. Мы тронулись в путь.

— Пойдем по шоссе, — заметил он, — в воскресенье оно безлюдно.

На шоссе никого не было. Ярко светила янтарная луна, и мы сначала бодро заскользили по укатанной дороге. Но скоро я начала отставать, почувствовала себя безмерно уставшей.

— Будем идти тихо, — заметил он. — Устала?

— Кажется, устала…

— Я тебя перепугал там в избе. Еще раз прости.

— Да ладно, что об этом вспоминать. У тебя же проснулась совесть.

— При чем здесь совесть? — искренне удивился Сергей и вдруг рассмеялся. — Просто ты так отбивалась, и я невольно подумал, что вот так отбиваться может либо опытная кокетка, либо наивное, чистое дитя, что ты и есть такое дитя, — и почувствовал себя обескураженным. Я вдруг понял, кто и что предо мною, и поразился собственной глупости. Произошло недоразумение. Я ведь видел, что произвел на тебя впечатление при первом нашем знакомстве. И все моя проклятущая морда. Порезать ее, что ли, бритвой или ждать, когда это сделает время. Даже моя бывшая жена Шура, которая любит меня больше всех на свете, она любила бы меня так сильно некрасивого?

— Если бы я любила вас, что бы ни произошло с вашим лицом, хоть бы оно превратилось в темную, страшную маску, — я все равно любила бы вас.

— Это тебе кажется, детка.

— Любят не за наружность человека, а за его сущность, за личность. Я понимаю так… Посмотрите, какое светлое небо!..

Мы заговорили о другом, шли и беседовали.

Внезапно нас догнал легковой автомобиль и остановился. Из него вышел секретарь горкома, товарищ Белый. Он был у нас дома, смотрел, хорошо ли отца устроили, запомнил меня.

— Ой, как далеко от дома! — воскликнул он.

Белый предложил подбросить нас до дома. Его шофер, симпатичный загорелый парень, сказал, улыбаясь:

— Мигом домчу. А лыжи пристроим. Сергею, видимо, не очень хотелось принимать это предложение, но он, взглянув на меня, сразу согласился.

Шофер заботливо уложил наши лыжи. Белый сел на свое, видимо, обычное место впереди. Сергей пропустил меня вперед и потому немного замешкался.

Но он уже садился рядом, когда Белый, не оборачиваясь, сказал:

— Побыстрее, ваше сиятельство, и захлопните, пожалуйста, дверь.