— Полно вздор городить! Прислала просто по доброй памяти. Но с кем! Ведь ни в замок, ни из замка никого не пускают.

— Доброй волей не пускают, а коли у кого есть своя лазейка, так кто тому запретит?

— А! Вот что! Ну, ну, говори дальше.

— Заметил ты, княже, может, молодчика, одних, почитай, лет со мной, что толкается тут меж палаток с коробом всяких сластей: пряников, рожков, орехов, винных ягод? Трошкой звать.

— Нет, не приметил.

— Где ж тебе, вельможе, замечать всякого смерда! А я-то с этим Трошкой давно уж дружбу свел.

— Потому что сам куда лаком до сластей?

— Оба мы с ним лакомы: я — до его сластей, а он — до моих рассказов об удальцах-запорожцах.

— Так этот-то Трошка и пробирается сюда из замка.

— Он самый. До вчерашнего дня он сказывался крестьянским сыном из ближней деревушки Дубовки: живет-де там у торговки-тетки и приходит-де оттоле каждый день со своим товаром. Ноне же отвел меня к сторонке, чтобы никто, значит, не подслушал.

— Ты, Петрусь, говорит, меня, ведь, не выдашь?

— Зачем мне, говорю, тебя выдавать? Мы же с тобой друзья-приятели.

— Дружба дружбой, говорит, а служба службой. Поклянись мне Христом Богом, окроме одного человека, никому не сказывать о том, что услышишь от меня.

— Окроме какого, говорю, человека?

— Окроме князя твоего, Михайлы Андреича Курбского. Дело-то до него касающееся.

— Коли так, говорю, — так изволь. И поклялся ему Христом Богом…

— А дальше я и сам знаю, — прервал Курбский с блещущими глазами. — Трошка твой родом, может, и из Дубовки, да служит у Биркина. Так ведь?

— Так.

— Биркин же — купец оборотливый: не залеживаться же его товару, коли тут, во вражьем стане, верный сбыт? И подсылает он к нам своего Трошку с товаром будто бы из Дубовки, подсылает еще в потемках ранним утром, а убирается Трошка восвояси поздним вечером тоже в потемках, чтобы не подглядели.

— Так, так! — подтвердил снова Петрусь. — А знаешь ли, княже, что мне на ум сейчас вспало.

— Что?

— Да ведь коли у Трошки есть этакий потайной лаз из замка, так почему бы и тебе не пробраться туда тем же лазом в гости к Биркиным?

Курбский точно даже испугался такой возможности.

— Что ты, что ты! Господь с тобой!

— Да почему же нет? А уж Марья-то Гордеевна как была бы рада свидеться с тобой…

— Говорю тебе, что дело нестаточное, — резко прервал Курбский. — Я-то, может быть, с нею и видеться не желаю.

— Твоя воля, милый княже. А лазейку-то Трошкину, не погневись на меня, я все же выслежу.

— Это для чего?

— Не для тебя, так для себя.

— Но тебе-то на что?

— Мне-то?.. Ведь я, княже, как ни как казак, запорожец…

— Ну?

— И запорожцы мне братья старшие. Вот я и проведу их темной ночью той лазейкой в замок, как волков в овчарню; захватим стрельцов спящими врасплох: «Здорови булы, панове москали, як се маете?» Вот так штука! Знай наших!

Юный запорожец от удовольствия защелкал пальцами и залился звонким смехом. Но господин его, к его удивлению, ни мало не разделял его восторга.

— Ты этого не сделаешь, — решительно объявил он. — Ты поклялся Трошке не выдавать его…

— Да он и знать не будет, что я его выследил.

— А все-таки ты чрез него погубишь других русских, стало быть будешь перед ним Иудой-предателем, да и меня сделаешь таким же предателем перед Биркиными: кабы Маруся… то бишь Марья Гордеевна не доверяла мне, то ни за что бы не дала мне весточки.