— Ты ли это, Пипо?

И он с меня глаз не сводит. Узнал тоже.

— Андре! — воскликнул; но тотчас поправился: — мосье Андре… Вы ведь, я вижу, офицер?

— Корнет, да. А ты нас и не испугался, как другие земляки твои?

— Точно я вас, русских, не знаю! Не австрийцы, слава Богу; даром обижать не станете.

— Так не пустишь ли ты нас к себе немножко погреться?

— Милости просим, пожалуйте! Очень рад. И с женой своей вас познакомлю.

— Так ты, Пипо, женат?

— О! Не жена она у меня — клад; ужо расскажу вам, как Бог нас свел.

— Но ты только что куда-то ехать собирался?

— Да, в город за покупками для хозяйства. Но мне не так уж к спеху. Тереза! Где ты? Принимай гостей!

И входит к нам чернобровая молодица, роста богатырского — на полголовы выше мужа и с пушком над губой. Представляет меня ей Пипо: «Рассказывал, мол, уже тебе про приятеля моего московского Андрё. А вот, вишь, офицером стал».

Она же, подбоченясь, из-под насупленных бровей на меня и Маслова искоса огненные стрелы мечет.

— Да ведь они русские? — говорит.

— Ну да…

— Стало быть, воевать с нами пришли? А ты их в дом к нам пускаешь!

Муж ее по плечу гладит; на цыпочки приподнявшись, в щеку целует.

— Ну, ну, моя дорогая… Ведь, как ни как, с мосье Андрё мы сколько времени душа в душу жили…

Все втуне! Отвела с плеча его руку, что-то под нос буркнула и вон пошла, дверью хлопнула. Пипо — за нею. Немного погодя возвращается, красный до корней волос от конфузии.

— Жена моя, — говорит, — ярая патриотка. Любимый брат у нее, изволите видеть, в позапрошлом году с великой армией к вам в Россию ушел, да так и не вернулся; погиб, надо быть, либо в сражении, либо от морозов, как сотни тысяч наших. Ну, вот, она о русских и слышать теперь не может.

— Так лучше уж нам, — говорю, — от тебя убраться…

— Нет, нет, зачем! — говорит. — Я ее урезонил. Сейчас подаст на стол, что от обеда осталось. Мы-то уж отобедали. Присядьте, не побрезгайте.

Присели. Спрашиваю я его, в каком деле ноги он лишился. Вздыхает.

— А еще в августе месяце, — говорит, — под Дрезденом.

— Там же, — говорю, — где и у генерала Моро ногу оторвало.

— Моро? Эге! Так, значит, верно…

— Что верно?

— Да стою я, знаете, на редуте у своего орудия. Подходит тут сам император наш с генералами. Дождь так и льет, так и хлещет; у императора шляпа, намокши, до плеч нависла. А он как ни в чем не бывало подзорную трубу свою на тот берег наводит, вас, неприятелей, на высотах высматривает.

— Ваше величество, отойдите дальше! — упрашивают его генералы.

А он:

— Та пуля, что меня уложит, еще не отлита. Берет из жилетного карманчика понюшку табаку и опять за свою трубу. Да вдруг как вскрикнет:

— Смотрите, господа: вон Моро в зеленом мундире! Ну, фейерверкеры, покажите-ка себя!

И грянул залп из 16-ти орудий. Когда дым разошелся, на высотах ваших никого уже не было. После уж в лазарете я слышал, что на той самой горе, где стояли Моро с Александром, какой-то крестьянин-саксонец на другой день оторванную ногу в сапоге поднял. Смотрит: сапог — первый сорт, генеральский. Отнес с ногой к своему королю, а король императору переслал.