Владыко многомилостивый! Что сталось с моей патриоткой! Хвать со стола графин и, как бомбой, череп бы мне раскроила, не выхвати у нее муж из руки военного ее снаряда. Очнуться мы с ним не успели, как ее и след уже простыл. Уставились мы с ним друг на друга, рты разинув, и слов даже не находим.

Вдруг со двора стук колес. Пипо с места сорвался, опрометью на двор, дверь за собой закрыть времени себе даже не дал.

— Куда, куда, Тереза? — кричит. — Воротись, воротись!

Выглянули мы с Масловым из окна: хозяйская лошадь с одноколкой по дороге уже вскачь несется, а Тереза, стоя, правит и бичом погоняет.

— За помощью, знать, против нас, ваше благородие, — говорит Маслов. — Нет, матушка, не уйдешь!

Выбежал тоже из дверей. Я — за ним. А он уже скок на своего коня и вихрем за одноколкой.

Я — на улицу. Пипо там тоже вслед глядит, руки ломает:

— Убьет ее казак! Убьет!

— Не убьет, — говорю. — Женщин мы не убиваем.

— Да разве она женщина, как другие? Она та же Жанна д'Арк!

«Или наша старостиха Василиса, — думаю я про себя, — того же закала».

А мой казак ее понемножку уже настигает. Но тут одноколка заворачивает за пригорок: туда же и Маслов. Мы с Пипо все еще стоим за воротами, глаз с дороги не сводим.

— О, Боже мой, Боже мой! — бормочет бедный муж. — Увижу ли я ее еще живою?

— Не беспокойся, — говорю, — сейчас вернутся.

И точно, оба показались опять из-за пригорка; но едут уже не вскачь, а шагом. Тереза сидит в своей одноколке, голову понурив, а Маслов на своем коне рядом с ее лошадкой и в поводу оную держит. Пипо вздохнул облегченно, да и у меня, правду сказать, камень от сердца отвалился. Одноколка еще не остановилась, как Пипо подбежал — оттуда свою Жанну д'Арк принять. Но она его оттолкнула, соскочила сама и в дом без оглядки: куда уж зазорно ей было и стыдно.

Маслов вслед ей с усмешкой:

— Залезла мышь в кувшин, а кричит: «Пусти!» Да что, ваше благородие, не повернуть ли нам восвояси? Опричь баб, никаких неприятелей в этой стороне не видать.

— Верно, — говорю, — засветло еще хоть вернемся. И распростились мы с Пипо, пожелав друг другу всего лучшего.

Тем и закончилась моя разведка.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Военные действия. — Сдача Соассона. — Бриеннская находка

Шомон, января 17. В императорскую квартиру в Лангре прискакал ночью из Шомона адъютант Шварцен-берга. Наполеон, оказалось, перешел в наступление, угрожая Силезской армии под Бриенном, тогда как Главная наша армия подвинулась еще только до Бар-сюр-Об. Ночь была бурная; тем не менее государь сейчас собрался к Шварценбергу в Шомон, и мы, штабные, понятно, тоже за ним. Только что идут совещания о том, как поддержать Блюхера, коему придется под Бриенном первый удар принять.

Февраля 6. Третья неделя, что не раскрывал дневника, рука не подымалась!

Под Бриенном Наполеон не пожал, по крайней мере, лавров: Блюхер со своей Силезской армией дал ему решительный отпор и не мог нахвалиться геройским поведением русских полков. Город, почти весь разрушенный французскими бомбами и пожаром, к концу сражения остался за нами. Сам Блюхер занял Бриеннский замок над городом. Но тут от Шварценберга пришло приказание — на соединение с Главной армией отступить к Бар-сюр-Об и — отступили!

При сей оказии у наших гусар вышла еще предосадная ошибка. За темнотой во время ночного боя они наших союзников-виртембержцев не распознали и несколько человек зарубили, хотя у тех и были на киверах такие же зеленые ветки.