Макларен, вероятно, принадлежал к той категории людей, которые, однажды выбрав дорогу, не дрогнут и не повернут назад ни при каких обстоятельствах. Привязав ее покрепче ремнем, он возглавил колонну. Шотландцы и четверо беглецов углубились в самое сердце Центрального массива.

Прислонившись к спине Макларена, Катрин отдыхала, убаюкиваемая мерным покачиванием лошади. Их окружала глубокая тишина пустынной горной возвышенности с ее потухшими вулканами и лесными массивами, прорезанными глубокими скалистыми каньонами. Редкие хутора, хижины пастухов, попадавшиеся им, наглухо скрывали от взоров тепло человеческой жизни. Лишь тонкие серые струйки дыма, образовывавшие на снежном фоне причудливые арабески, выдавали присутствие жизни. В маленьких хижинах из черного вулканического камня ютились вместе крестьяне и их маленькие рыжие коровки, покрытые вьющейся шерстью, которые с приходом весны разбредутся яркими пятнами по густому зеленому ковру горных лугов.

Катрин думала о красоте этого сурового края, покрытого снегом. Удивительная благодать овладела ею, несмотря на глухую боль в плече и жар во всем теле. Человек, к которому она была привязана, передавал ей свое тепло. Его мощный торс стал преградой на пути всепроникающего ветра. Она прислонилась к нему головой и закрыла глаза. У нее появилось впечатление, что между ней и этим незнакомым человеком образовалась связь, более прочная, чем скреплявший их ремень. Между тем никогда ранее она не вглядывалась в лицо Макларена.

Заключенная в скорлупу своего горя, отгороженная от всех траурной вуалью, она не видела людей, охранявших Карлат, и в первую очередь этих иностранцев, пришедших издалека. Все они были для нее на одно лицо, ей же виделось только невидимое воочию лицо… Странно, но только в этом необычном для нее наряде она вновь почувствовала себя женщиной. И, несмотря на свою неизлечимую, безнадежную любовь, не могла запретить себе любоваться своеобразной красотой Мак-ларена. Высокая худая фигура этого человека поражала гибкостью, трепетной, словно клинок шпаги. Ястребиный профиль узкого гордого лица, твердый рот, волевой подбородок свидетельствовали о непреклонном упорстве. Холодные, глубоко посаженные неласковые голубые глаза, опушенные густыми светлыми ресницами, смотрели насмешливо. У него были довольно длинные светлые волосы, укороченные на лбу, губы приподнимались в странной, надменной, кривой улыбке.

Обняв Катрин за талию, чтобы посадить на свою лошадь, он глубоко заглянул ей в глаза. Этот взгляд пронзил ее, как кинжал. Улыбнувшись, он ничего не сказал. Перед лицом этого неизвестного насмешливого человека она почувствовала себя совершенно безоружной. Этот взгляд как будто говорил, что лишенная своей траурной вуали госпожа Монсальви была такой же женщиной, как и все остальные, вполне доступной, в конце концов. Катрин никак не удавалось разобраться в том, приятное или неприятное впечатление производил Макларен.

Вечером они остановились в сарае у одного запуганного крестьянина, который не посмел отказать им в черном хлебе и козьем сыре. Сара устроила ее подальше от мужчин, но, поскольку хотелось лечь ближе к огню, разведенному между трех камней, это расстояние не было таким уж значительным. Катрин продрогла, умирала от усталости, а ее рана, растревоженная ездой, неприятно ныла. Кровь стучала в плече и в висках, она хотела заснуть, когда к ней подошел Макларен.

– Вы нездоровы, – сказал он, наведя на нее свой светлый, пронизывающий взгляд. – Нужно лечить рану иначе. Покажите ее мне!

– Я сделала все, что нужно, – возразила Сара. – Больше не надо ничего делать, только ждать, пока рана заживет.

– Сразу видно, что вы никогда не лечили ран, нанесенных медвежьим когтем, – парировал шотландец, слегка улыбнувшись. – Я сказал – покажите, что у вас там.

– Оставьте ее в покое! – раздался сзади хмурый голос Готье.