Слова завертелись у него в голове, как эхо, которое никак не может растаять: разрезной нож, разрезной нож … Ему показалось, что он никогда не сможет думать ни о чем другом.

Робин попятился, закрыл дверь, так и не решившись войти. Теперь все они были в руках Декстера: Антония, младенец и он… В руках сумасшедшего.

Запасы провизии, находившиеся в буфетной и кладовых, казались неисчерпаемыми. Ящики с разнообразными консервами в стенных шкафах и клетушках высились до самого потолка. Хорошенько обследовав подсобные помещения, Робин обнаружил холодильную камеру, битком набитую продуктами глубокой заморозки. С таким продовольственным складом любая осада не страшна. Во всяком случае, о недостатке пищи не стоило беспокоиться еще очень долгое время. По-видимому, Андрейс, намеревавшийся появляться в городе как можно реже, создал все необходимое для обеспечения полной автономии своих псевдовладений.

Что же касается Робина, то мальчик вдруг сделал открытие, которое его привело в недоумение: он больше не выносил замкнутого пространства. Ему, прожившему семь лет в похожем дворце, теперь было тягостно сознавать, что он – пленник небольшого парка, окруженного кирпичной стеной. Все, что прежде вызывало у него чувство безопасности, теперь порождало ощущение дискомфорта, близкого к удушью. Он с трудом переносил свое положение затворника, который не имеет возможности наблюдать за жизнью, происходящей за пределами отгороженных от остального мира «королевских владений». Робин вырос из этих искусственных декораций, как вырастают из детской одежды, и оттого парк казался ему куцым, «обуженным». Он перестал быть сказочной страной, которую Робин исхаживал вдоль и поперек во главе воображаемой армии, на которую он высаживался со своей каравеллы в сопровождении изголодавшихся матросов, чтобы присоединить ее к короне Южной Умбрии. Парк превратился в подобие лоскутного одеяла из лужаек, окаймленных рощицами, образующего живую ткань карликового леса. Все было ужасающе маленьким, ничтожным.

На четвертый день Декстер снял с окон главного зала двусторонние занавески и занялся изготовлением парадного мундира. Из заветной коробки на Божий свет были извлечены выкройки, испещренные комментариями и непонятными значками, в которых никто, кроме него, не смог бы разобраться. С помощью необходимого инвентаря, найденного в швейном несессере в бельевой, он приступил к работе, размечая, выкраивая, отрезая и наметывая с таким мастерством, что Робин пришел в изумление.

– В психушке были курсы рукоделия, – объяснил Декстер, поймавший на себе озадаченный взгляд ребенка. – Атазаров считал, что ручной труд для нас полезен. Допускались туда наименее чокнутые – из-за ножниц и иголок. Ведь были и такие, кто с успехом мог ими нажраться.

Из голубой портьерной ткани он выкроил подобие мундира, а из золоченых шнуров и подхватов соорудил эполеты и аксельбанты, проявив незаурядную изобретательность.

– Форма моей преторианской гвардии, – соизволил он объяснить. – Эскизы были сделаны еще в больнице в предвкушении торжественного дня моего восшествия на престол. Думал я и над будущим флагом нашего королевства, пришло время заняться этим вплотную.

Продолжая шить, Декстер бормотал что-то себе под нос. На большом дубовом столе неопределенного вида лоскуты постепенно приобретали форму опереточного костюма, предназначенного для воображаемого властителя некой призрачной страны. По крайней мере творческий труд настолько захватил Декстера, что он стал даже менее чувствительным к реву малыша Нельсона.

Ровно через три дня мундир был готов. Облачаясь в него, Декстер буквально лопался от гордости, словно нелепое, перегруженное золотыми деталями одеяние наделяло его божественной властью.

– Все десять лет я мечтал о церемонии коронации, – объявил он дрожащим от волнения голосом.