– Да, именно так, не правда ли? – с улыбкой сказала Виолетта. – Ведь он тратил на вас и свое время, и свои деньги. В этом он очень похож на отца. – На мгновение ее взгляд стал мечтательным. – Мне так жаль, что ты никогда не знал его.

– Энтони был мне как отец, – сказал Грегори не только потому, что хотел сделать ей приятное, но и потому, что это было правдой.

Вдруг губы его матери сжались, а уголки рта опустились. Грегори испугался, что она вот-вот заплачет, и вытащил из кармана носовой платок и протянул ей.

– Нет, в этом нет надобности, – заверила его Виолетта, хотя платок взяла и глаза промокнула. – Я в порядке. Просто немного... – Она проглотила комок, застрявший в горле, и улыбнулась. Однако в ее глазах остался подозрительный блеск. – Когда-нибудь ты поймешь – когда у тебя будут собственные дети, – как приятно слушать такие слова.

Она отложила платок, взяла чашку и сделала глоток и вдруг довольно заахала.

Грегори усмехнулся. Его мать буквально боготворила чай. Ее чувства не шли ни в какое сравнение с традиционной английской любовью к чаю. Она утверждала, что чай помогает ей думать. Грегори порадовался бы этому, если бы не тот факт, что предметом ее раздумий слишком уж часто становился он. К третьей чашке мать обычно разрабатывала пугающе подробный план его женитьбы на дочери какой-нибудь подруги, которую она чаще всего навещала по утрам.

– Хорошо, что ты обратился ко мне. Есть дела, с которыми может справиться только женщина, – махнула на него рукой Виолетта. – У тебя не было иного выбора, как обратиться ко мне.

Это было правдой, поэтому Грегори промолчал.

– Ты привык, что за тебя все делается, – заявила мать.

– Мама.

– Гиацинта такая же, – поспешно добавила она. – Думаю, это симптом младшего ребенка. Честное слово, я не хочу сказать, что ты ленив, или избалован, или мелочен.

– А что же ты хочешь сказать? – поинтересовался Грегори.

Она одарила его озорной улыбкой.

– Я просто хочу сказать, что тебе никогда не приходилось над чем-то усердно трудиться. В этом смысле тебе очень повезло. Хорошее само случается с тобой.

– Ты, как моя мать, этим обеспокоена?

– О, Грегори, – сокрушенно вздохнула она, – ничем я не обеспокоена. Я желаю тебе только добра. Ты же сам это знаешь.

Он не смог определить, какого ответа требует это заявление, поэтому промолчал и лишь многозначительно поднял брови.

– Наверное, я говорю сумбурно, – нахмурилась Виолетта. – Я пытаюсь сказать, что тебе никогда не приходилось тратить много усилий на то, чтобы достичь цели. Только я так и не поняла, в чем причина – в твоих способностях или в целях.

Грегори продолжал молчать. Взглядом он нашел особо сложное переплетение рисунка на обоях и задержался на нем. Он ни на чем не мог сосредоточиться, потому что мысли крутились в вихре.

И куда-то неслись.

В комнате стояла тишина, воздух был неподвижен, но ему все равно казалось, будто что-то давит на него, жмет со всех сторон.

Он не знал, что она собирается сказать, но каким-то образом...

Понял.

И это было важно.

Возможно, важнее, чем что-либо слышанное им.

– Ты не желаешь просить о помощи, – сказала мать, – потому что для тебя важно, чтобы братья видели в тебе взрослого человека. И в то же время... В общем, жизнь дается тебе легко, и иногда мне кажется, что ты даже не пытаешься...

Грегори уже набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить.

– Дело не в том, что ты не хочешь пытаться, – опередила его Виолетта. – Просто в большинстве случаев тебе это и не требуется.