Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды. Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в руках у него было ружье.

– Она твоя подруга? – спросил он. Я долго не отвечал.

– Нет, – сказал я наконец. – Она моя убийца. – Наемник удивленно кивнул, потом снял свою рубашку и закрыл лицо Тамары, ее невидящие глаза. И произнес слова, которые говорят над своими мертвыми беженцы – рефуджиадос:

– Свободна наконец.

Я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.

* * *

Позже я отыскал Абрайру, отправился с ней погулять и рассказал, как Тамара перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том, как ее насиловали на корабле и что я об этом помню. Абрайра сжала ладонями мое лицо и посмотрела мне в глаза.

– Это что, какой‑то розыгрыш? – Она нервно рассмеялась. – Ты хочешь избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.

Мне хотелось бы рассмеяться. Но я не чувствовал ни радости, ни возбуждения. Только печаль.

– Это не розыгрыш, – ответил я. – Всего лишь честность. Можем пойти в лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове для программирования снов, если хочешь.

В голосе ее звучала угроза.

– Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту «Харона»! Ничего плохого не случилось!

– Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от неприятной правды – это и значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом, Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь ко мне определенные чувства, и ты, в свою очередь, должна знать, что они основаны на лжи. Я пытался спасти тебя от Люсио – и спас бы, если бы мог, – но я ничего не сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом инциденте – фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из твоего прошлого у тебя отобрано.

Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими серебряными глазами. И не понимал их выражения.

– Это правда, что я испытываю к тебе чувство, Анжело, – ответила она. – Но даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны не на одном – на тысяче казалось бы незначительных проявлений: ты обращался со мной как с равной, ты страдал, когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.

Я отвел взгляд.

– Ты можешь уверить себя в этом, но правда от этого не изменится.

Она долго молчала. Наконец сказала:

– Пошли! – и в голосе ее звучал страх. Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал череп Тамары. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, зрелище ужасно подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа и извлекал платиновые проводки из головы. Сотни тончайших невросинаптических адаптеров были подсоединены ко всем центрам ее мозга – к слуховому, зрительному, тактильному, к центру, управляющему эмоциями, а сразу за затылочной вилкой находился небольшой процессор.

– Неплохое оборудование, – небрежно заметил техник, словно резал салат на завтрак, а не вскрывал свою знакомую. – Знавал я профессиональных снотворцев, тех, что могут создавать практически совершенную иллюзию. Ни у кого такого оборудования не было. Ни у кого!

Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, когда боятся, что с ними обойдутся жестоко.