|
Высказывание вообще не имеет никакого материального ограничителя. Слова свободны в двух смыслах: их ничего не стоит произнести, их можно умножить и манипулировать ими как угодно в рамках законов значения. Все другие основные виды социальной практики подчиняются законам природной нехватки: люди, товары и силы не могут генерироваться ad libitum по желанию ad infinitum до бесконечности. Вместе с тем сама свобода говорящего субъекта удивительно непоследовательна, а ее обратное воздействие на структуру при нормальных обстоятельствах фактически ничтожно. Даже величайшие писатели, гений которых оказал влияние на целые культуры, обычно изменяли язык в сравнительно небольшой степени. Это, конечно, сразу указывает на третью особенность отношения между структурой и субъектом в языке: субъект речи — и это аксиома — индивидуален; «не говорите все вместе» — обычный способ сказать, что плюральная речь — это не речь, потому что ее нельзя услышать. В противоположность тому соответствующие субъекты в области экономических, культурных, политических или военных структур в первую очередь и главным образом коллективы: нации, классы, касты, группы, поколения. Эти субъекты способны производить глубокие преобразования соответствующих структур. Это фундаментальное различие встает непреодолимым барьером для любого переноса лингвистических моделей на исторические процессы более широкого плана. Другими словами, структурализм спекулятивно преувеличил значение языка, не имея для этого оснований.
Каковы же были интеллектуальные последствия абсолютизации языка для самого структурализма? Наиболее важное прямое следствие можно было бы назвать — и это вторая модальная операция в характерном для него пространстве — ослаблением истины. Соссюр различал внутри знака означающее и означаемое, или, как он их понимал, «акустический образ» и «понятие». С одной стороны, он подчеркивал произвольный характер знака, относящегося к любому референту, который он назвал «отделимость понятия от его звучания», с другой — он подчеркнул, что до той степени, в какой язык является не просто процессом названия, каждое означающее приобретает свою семантическую ценность лишь в силу своего особого положения внутри структуры языка — другими словами, вплетения понятий в звуковую систему в целом. «Лингвистическая ценность, — писал он, — детерминируется одновременно по этим двум осям». «Слово можно обменять на нечто неоднородное, на идею», и «его можно сравнить с чем-то того же рода, с другим словом». В результате в сложной концепции знака Соссюра устанавливается шаткое равновесие между означающим и означаемым. Ему суждено было нарушиться, как только язык был принят за применимую для всех случаев модель вне сферы вербальной коммуникации, ибо условием его превращения в «портативную» парадигму было преобразование его в закрытую самодостаточную систему, уже более не привязанную к какой-либо внелингвистической действительности. Таким образом, структурализм как проект с самого начала был предназначен для разрушения референтных осей Соссюровой теории знака. Результатом могла быть лишь постепенно развивающаяся «мания величия» означающего. Леви-Строс начал эскалацию структурализма с невероятного тезиса о том, что человек изобрел язык en bloc (целиком) как завершенную систему уже при избытке возможностей ее использования. Он писал, что «человек со времени происхождения располагает полным набором означающих, которыми он с трудом наделяет означаемое данное как таковое и при этом неизвестное». Результатом было постоянное «сверхизобилие означающего относительно означаемого, которое служит для него основой». Лакан еще раз взял на себя ответственность за следующий шаг, когда просто отождествил сети означающих с их дифференциальными позициями внутри языка, низводя означаемое всего лишь до потока вещей, произнесенных как речь. |
