|
Адорно предвидел такое развитие, часто замечая, что теория, которая стремится полностью отрицать иллюзорную власть субъекта, будет стремиться к восстановлению этой иллюзии даже сильнее, чем та теория, которая переоценила власть субъекта. Мыслителем структурализма, более других оказавшим сопротивление этому движению, был Лакан. Он начинал с более твердой приверженности самому субъекту, благодаря как профессиональным занятиям психоанализом, что не позволяло легко отбрасывать категории, так и полученному философскому образованию, скорее в гегельянском, нежели ницшеанском или хайдеггеровском духе. Однако его концепция субъекта отменила роль «я» и порвала с принципом действительности в том виде, как их обозначил Фрейд, чтобы дать полномочную власть дематериализованной действительности. Она расчистила путь для собственного вытеснения. Делёз и Гуаттари могли побить ее козырем, повернув к самому закону символического как устранимому подавлению во имя воображаемого и его шизофренических объектов. Дезинтегрированные машины желания в «Анти-Эдипе», лишенные единства и тождественности, суть развязки в опрокидывании самих психических структур в безмерно и беспорядочно распыленную субъективность.
Следовательно, если это была приблизительная траектория движения от структурализма к постструктурализму, то мы получаем ответ на свой вопрос. Неразрешенные трудности и тупики марксистской теории, которые структурализм обещал преодолеть, так и не стали предметом длительных дискуссий в этой соперничающей с марксизмом теории. Принятие языковой модели в качестве «ключа ко всем мифологиям», отнюдь не проясняя и не расшифровывая отношений между структурой и субъектом, привело от риторического абсолютизма первой к фрагментарному фетишизму второго, так и не продвинув вперед теорию их отношений. Такого рода теория, исторически детерминированная и секторально дифференцированная, могла быть разработана лишь при диалектическом уважении их взаимозависимости.
3. Природа и история
Вопрос, который я вчера обсуждал и который остается для меня загадкой, — это причина отступления марксизма в романских странах в то время, когда во всех остальных странах западного мира марксистская культура развивалась особенно успешно. Привлекательное предположение об интеллектуальном поражении марксизма от руки превосходящей его структуралистской культуры, с начала 60-х годов завоевавшей Париж, при ближайшем рассмотрении самого структурализма оказалось неправдоподобным. Формальное поле битвы между этими двумя направлениями, проблема взаимоотношений между структурой и субъектом никогда не были заняты структурализмом в такой степени, чтобы бросить реальный вызов уверенному в себе историческому материализму. Внутреннее объяснение с точки зрения логики развития идей того времени заводит нас в тупик, отсылая к внешней истории политики и общества в целом. Если мы рассмотрим нашу проблему в таком аспекте, то мы сразу сможем подтвердить, что, несмотря на полемическую атмосферу того времени, между двумя соперниками редко случались прямые и серьезные столкновения. В этом — поразительная политическая гетерономия структурализма как явления. Нигде и никогда в 60—80-х годах структурализм или течения, в которые он трансформировался, не защищали свою собственную независимую социальную позицию. Наоборот, структурализм и постструктурализм всегда отличала необычайная неустойчивость политических коннотаций, которые они приобретали одну за другой. Эта внешняя история практически представляет собой историю пассивного приспособления к господствующим веяниям и настроениям времени. Вначале, когда марксизм владел умами во Франции в период после Освобождения, большинство ведущих мыслителей-структуралистов формально отдавали ему дань. Леви-Строс заявлял, что его работы — это не более чем исследования надстройки, дополняющие марксистскую точку зрения о «несомненной первичности инфраструктур базиса. |
