Вскоре нога Джимса ступила на тропу, ведущую к дому барона. Стояла такая тишина, что. мужественно поднимаясь по ступеням дома Туанетты, Джимс с полным основанием мог бы заключить, что все кругом спят. На двери висел большой черный молоток из помятого железа. Он изображал ухмыляющегося людоеда, чья голова, похожая на горгойла, с давних пор запечатлелась в памяти Джимса как воплощение сурового, неприступного духа, охраняющего комнаты. Только дважды слышал Джимс его призыв к обитателям дома. И вот сейчас его собственная рука потянулась вверх, чтобы пробудить глухой гром его голоса.

Пальцы мальчика коснулись холодного железа. Поднимая молоток, он вдруг немного заколебался — дверь была приоткрыта на несколько дюймов. Через щель доносился высокий сердитый голос мадам Тонтер. Джимс сиял молоток с металлической панели и уже собирался постучать, как услышал имя, которое заставило его замереть и затаить дыхание. То было его собственное имя. Вовсе не стараясь услышать, о чем говорят в доме, но против воли оказавшись в щекотливом положении подслушивающего, Джимс узнал, почему Тонтер скакал по холму с таким недовольным лицом.

— Это отнюдь не то место, куда пристало ездить дворянину Новой Франции, — говорила мать Туанетты. — Анри Булэн глупец, что женился на англичанке, а Эдмон еще больший глупец, оттого что не выгонит ее отсюда после того, как ее отпрыск учинил разбой и убийство прямо у наших дверей. Несмотря на смазливое личико, растопившее глупое сердце Эдмона, эта женщина прирожденная шпионка, а ее мальчишка — такой же англичанин, как и она. Им обоим нельзя разрешать жить по соседству с нами, по Тонтер без зазрения совести навещает их и упрямо называет своими друзьями. Их дом надо сжечь, а англичанку с сыном отправить туда, откуда она явилась. И пусть Анри Булэн убирается с ними, раз уж он предпочитает быть ренегатом, а не французом!

— Фи. что за мысли, Анриетта, — пожурила сестру мадам Таш. — Я не меньше тебя и Туанетты презираю англичан, но обрушивать на головы этих двоих такие инвективы просто несправедливо даже при том, что женщина явно гордится своим хорошеньким личиком, а ее мальчик — сущий разбойник-грязевержец. У Эдмона добрая душа, и он питает к ним расположение из жалости.

— Жалость! — фыркнула мадам Тонтер. — В таком случае его жалость — прямое оскорбление мне и Туанетте. Чувствуя его расположение, эта английская особа настолько обнаглела, что улыбается и смеется мне в лицо с непринужденностью знатной дамы и, как колдунья, распускает волосы, чем приводит тебя в восторг.

— Потому что я попросила ее, — сказала мадам Таш. — Уж не из-за этого ли ты так сердишься, Анриетта?

— Я сержусь потому, что она англичанка, а ее сын англичанин, но им все же позволяют жить среди нас, как если бы они были французами. Говорю тебе: когда подоспеет время для предательства, они станут предателями.

Джимс застыл на месте, его пальцы изо всех сил сжимали молоток. Но вот он услышал еще один голос и узнал Туанетту.

— По-моему, мать Джимса довольно мила, — сказала она.