— А с походом как, батька Головатый? — спросил кто‑то из старых казаков.

— С походом? — Антон Андреевич сунул в карман шаровар пустой кисет. — С походом, хлопцы, не во мне дело. Сами знаете, — здесь не Сечь Запорожская, здесь шапками дело не решить… Но скажу я вам, браты–казаки, хоть и не вправе я это говорить, — недолго ждать осталось… Днями отплывём. А там, в Персии, для смелых — добрый дуван будет: и шелка, и камни–самоцветы, и туманы золотые…

Головатый неторопливо, с кряхтеньем поднялся на ноги и обвёл столпившихся кругом казаков быстрым взглядом.

— Ну, на покой пора, хлопцы… Пора дать отдых моим старым костям.

— Ур–ра батьке Головатому! — крикнул чей‑то восторженный голос. — Ура нашему заступнику!

— Ур–ра! — пронеслось по толпе.

Крепкие руки подхватили войскового судью, подняли вверх и понесли к стоящей поодаль тачанке.

Казаки долго смотрели вслед.

— Вот это человек! И не подумаешь, что пан! — восхищённо говорил Шмалько. — Сразу видно — свой брат казак…

— А вот ты бы у него на хуторе спину погнул, как я, так узнал, какой он, — сердито проворчал Собакарь.

— А какой?

— Да такой, как все паны. Только поумнее других…

На следующий день к обеду в казачий лагерь подвезли сало, муку, крупу, свежую рыбу. На двух телегах — четыре бочки с горилкой.

— Пан войсковой судья казачеству шлёт! — громко объявил разбитной, голосистый есаул.

В лагере на все лады славили батьку Головатого. И даже хорунжий Собакарь не возражал против этих восхвалений.

•

А дело было так. Ранним утром Антон Андреевич вызвал к себе Великого и Чернышева. Те, догадавшись, зачем их требует войсковой судья, пришли вместе, вместе и предстали перед Головатым.

Антон Андреевич встретил их туча тучей.

— Правду говорят? — он сдвинул лохматые брови.

-— Ты о чём, Антон Андреевич? — непонимающе смотрел на него Великий.

— А о том…

Головатый грузно поднялся из‑за стола и зло откинул ногой табуретку.

— А о том, что говорят. Вы соль да вино продали?

— Навет!

— По злобе кто‑то наговаривает! — в один голос принялись оправдываться полковники.

— Брешете, сучьи дети! — взорвался Головатый и грохнул дюжим кулаком по столу, — Лучше признавайтесь, а то я это дело все одно раскопаю!

— Грешны, Антон Андреевич! — струсил Чернышев.

— Да и греха то, Антон Андреевич, самая малость, — начал Великий прямо глядя в глаза Головатому. — Продали на копейку, а брешут на алтын. Собачий народ пошёл. Вон даже и про твою милость…

— Что? — хмуро оборвал Головатый.

— Да вон, говорят, что ты подарки принял от купцов за то, что казаки баржи грузили…

Седые усы войскового судьи обвисли. Другим, ворчливо–добродушным тоном заговорил:

— Дурни вы! В любом деле надо край знать. Нынче ж отправьте казакам крупы, сала, рыбы. А то доведём их до бунта. С этим делом нельзя шутить.

— Исполним, Антон Андреевич! — покорным голосом проговорил Великий.

— Сделаем! — подтвердил Чернышев.

— Добре! — уже милостиво кивнул головой Антон Андреевич. — И чтобы больше такое не повторялось. Было не было, а чтоб до меня такие слухи не доходили. Не посмотрю, что вы полковники и перед войском заслуги имеете. Разжалую. — И уже спокойно: — В полках чаще надо бывать да за людьми следить, с вас спросится…

Полковники вышли. Уже за дверью они снова переглянулись.