С каждым днём возмущение нарастало. Люди Сумина шепнули кому‑то из черноморцев, что продали их полковники часть войсковых запасов. Заговорили казаки об этом в открытую: «Для какой надобности привели нас сюда? Чтоб рыбники ярмо на нас надели? Чтоб полковники на нашем харче наживались?»

В одну из ночей, когда полковник Чернышев шёл к сараям, где жили казаки, в него из темноты полетели камни. А когда, вскочив на коня, помчался обратно в город, вслед ему понёсся заливистый свист. С той ночи в тёмную пору полковники не появлялись в казачьем лагере.

Чернышев благоразумно умолчал о неприятном происшествии. Но Антон Андреевич Головатый был осведомлён обо всём. Чуть ли не каждый вечер на поповском подворье, где жил войсковой судья, появлялись бесшумные соглядатаи. Они нашёптывали Головатому о том, какие речи ведутся у казачьих костров, что делают полковники, кто из сотников сколько горилки пьёт и к каким молодкам ходит. Антон Андреевич слушал, опустив глаза, и задумчиво кивал крепкой, круглой головой…

А как‑то поздним вечером, когда казаки, сидя у небольших костров, хлебали из котлов жиденький пшённый кулеш, кто‑то невидимый в темноте проговорил:

— Хлеб да соль, браты!

— Садись с нами вечерять, — гостеприимно пригласил Собакарь.

Дикун достал из‑за голенища запасную деревянную ложку. Половой и Шмалько подвинулись, освобождая место пришлому человеку.

Дюжий, грузный человек уселся на землю у костра, перекрестился, дождался очереди и зачерпнул ложку кулеша, подхватывая капли кусочком хлеба. Собакарь взглянул в седоусое круглое лицо человека и от удивления вылил кулеш себе на шаровары.

— Пан войсковой судья?! — изумлённо воскликнул он.

— Лей, лей, хорунжий! — усмехнулся Головатый. — От такого кулеша пятен на шароварах не будет…

Теперь уже все сидящие у костра остолбенело смотрели на нежданного гостя. А тот окинул их спокойным взглядом, усмехнулся в сивые усы и проговорил:

— Что ж про кулеш забыли, хлопцы? Эдак и сами голодными останетесь, и меня, гостя своего, не накормите… Не стану же я не в свой черёд хлебать…

Деревянные ложки снова застучали о котёл. Весть о том, что сам пан войсковой судья ест кулеш вместе с казаками, облетела лагерь. Со всех сторон к костру Собакаря сошлись черноморцы. Они тесным кольцом окружили костёр. Сотни глаз сверлили Головатого, но он спокойно, словно не замечая, продолжал есть.

— Да, кулеш у вас не больно гарный! — наконец проговорил Головатый, откладывая ложку. — Прямо скажу — дрянной кулеш, одна пшенинка другую погоняет, а салом и не пахнет…

Казаки зашумели. Чей‑то визгливый голос выкрикнул:

— Харч наш господа полковники, матери их черт, купчишкам продали…

— Все к себе гребут, — подхватил хриплый бас.

И будто ураган разразился над лагерем.

А Головатый невозмутимо слушал гневные, яростные крики. Неторопливо, спокойно вытащил из кармана засаленный кисет, протянул его сидящему рядом Дикуну, голой рукой достал из костра уголёк и старательно раскурил люльку.

Когда крики стали смолкать, Головатый заговорил, чуть повысив старческий басок:

— Добре, сынки! Разберусь с вашими обидами! А пока суд да дело, обещаю вам — завтра же будет у вас настоящий, густой кулеш с салом. И рыба будет… И баньки накажу во всём городе для вас истопить…

В своей старенькой свитке, в штопаных шароварах походил пан войсковой судья на простого старого казака, на деда, который беседует со своими сынами и внуками. Он старчески покашливал, сплёвывал в костёр и одобрительно кивал головой.

— А с походом как, батька Головатый? — спросил кто‑то из старых казаков.