| Шут его знает... Благочинный говорил ему сколько раз: - Федор, возьми себе бабу, оженись. Боже ты мой, только ты помяни ему о бабе, вдруг он почернеет, зубы сожмет, и ноготь у него на ноге - торчком, как клык. - Нет такой бабы, - ответит, - нет для меня такой бабы, прекращаю разговор. Думал он о них излишне много, - закрутит нос, молчит, только нитки свистят. Жестокий был человек! Бабы у нас, как ягоды, - румяные, смешливые, страсть хороши бабы. Только и смотрят - слукавить. Эх, бабы, девки! Ни одна, бывало, не пройдет мимо окошка Федора Константиновича, - оглянется, ха-ха, хи-хи, - в рукав носом - фырк, и - шмыг в проулок. Вот тебе и шитье! А замуж ни одна не шла. Бабы его и довели до беды. Ловили мы с ним живцов у Черного Яра. День был майский, но жаркий. От берегов зной валил маревом. Река - синяя, так бы и упал в нее, лег на дно. Федор Константинович, смотрю, нет-нет да и заслонится с боков ладошками и глядит в воду. Что, думаю, он там высматривает? Подъезжаю тихонько на лодке. - В воду все глядите, Федор Константинович? Он, вдруг, как застучит зубами, - борода черная, клочками, зубы, как у людоеда. Отвернулся, стал насаживать на крючек и не может надеть червяка, оглядываться стал, глаза скачут. Вижу - совсем растерялся. Я от греха отплыл подальше, а он опять за свое, - в воду глядеть. Знаете, что он в реке высмотрел? Вот, через это мне в редакции местной газеты и кричат: дурак, дурак, а в политическом отделе обозвали херомантом. Выплыла из омута, из-под коряги, под самую лодку Федора Константиновича здоровенная русалка, - девка, только ноги у нее до колена - рыбьи. Верьте - не верьте, дело ваше. Жарко ей, окаянной, и она - рассолодела, в мыслях у нее одно баловство. Федор Константинович сидит - вылупил глаза. Кровь ему в голову и ударила. И стал он ее подманивать, подсвистывать, червяков ей бросал. Она плавает, поворачивается под лодкой, трется о днище. Красивая девка, крепкая. Нос морщит, пузыри пускает, дразнится. Он ей пальчиком, - "подь, подь сюда", - норовит за волосы ее схватить. Она в глаза глядит из-под воды, не дается. Провозился он с ней до вечера. А на ночь насадил на крючек окуня, закинул в омут и сел на берегу ждать. Сижу, говорит, и бьет меня лихорадка, в глазах красные круги ходят. В полночь вызвездило. И ходят круги, ходят звезды, - земля и небо кружатся. Духота. Медом пахнет. Сыро. Мочи нет! Вдруг, как закипит вода, пена - колесом, шум, плеск, птицы - вороны - с кустов сорвались, и за лесу потянуло. Взяло. И выплывает на песок русалка: крючек у нее в волосах запутался. Портной схватил ее, конечно, за туловище, потащил на берег. Скользкая гадина, прохладная. Выбивается. Дюжая девка. Кусает его зубами, укусит и в глаза глядит. Другой человек тут же бы и обезумел. А он уже девку в лес, в чащу, в старое зимовище. За ночь она портного, как говорится, изгрызла, ногтями изорвала. Но, конечно, покорилась, - дело бабье... Иван Степанович шибко засопел трубочкой, прижал пальцами золу. Как щелки стали у него зеленые глаза. И опять потянул сизый дымок. - Это я все узнал впоследствии. А тогда еще засветло пришел домой, похлебал щей. Э-хе-хе! В прежнее-то время - вот бывали - щи, а теперь все - с оглядкой. Я, конечно, признаю завоевание революции, так-то оно так, но уже и капуста не та, знаете, и мясо - не тот навар, с кислотцой... Ну, хорошо. Лег спать. Утром гляжу - у портного ставни заперты, на крыльце - чужие куры ходят. Вечером гляжу опять ставни заперты, на крыльце - куры. Пропал портной. Дня через три, однако, он явился: стучится ко мне в окошко. Голова всклокоченная, лицо в ссадинах, но веселое, в глазах - смех, и глаза дикие. - Дай, пожалуйста, - говорит, - Иван Степанович, мази мне какой-нибудь от комаров. - И сам смеется. - Не для себя прошу, для женщины. Я подивился, однако дал ему гвоздичного масла. Он хохотнул, ушел. Опять дня через три, смотрю, - портной покупает на базаре шаль московской работы и валеные калоши. Вещи взял и рысью ушел за речку. Некоторое время прошло - глядим: портной на базаре дьякону продает горсть бурмисских зерен. |
