— Ну, наконец-то! — подняв голову над папкой с прошлогодними документами, вскричала Катерина, едва я появилась на пороге. — Явилась — не запылилась!

В сердцах она с треском захлопнула папку, которая запылиться очень даже успела, и оглушительно чихнула. На шум из кабинета выглянул Бронич. Он не успел заметить за распахнутой дверью меня и обратился к Катерине:

— Будь здорова, — это прозвучало, как «чтоб тебе пусто было». — А Кузнецовой всё нет?

— Уже есть, — буркнула я, выдвигаясь на середину предбанника, как на лобное место.

Ощущение, что меня собираются казнить, усилилось: голос у шефа был уж очень мрачный. И по фамилии он меня до сих пор называл только дважды: когда я устраивалась на работу и когда нагло вымогала беспроцентную ссуду.

— Давай быстрее! — неласково скомандовал шеф и вернулся к себе, сердито стукнув дверью.

Что нужно давать и кому именно, я не поняла, но заранее надулась. Нестерпимо захотелось дать: а) кому-нибудь по морде; б) страшную клятву «ноги моей тут больше не будет!»; и в) дёру. Хотя для уточнения дальнейшей программы не мешало бы выяснить, о чем все-таки говорил шеф.

Я прищурилась и остро посмотрела на секретаршу, по роду работы призванную проводить в массы все идеи начальства.

— Срочно нужно написать Лушкиной, — уныло объяснила Катерина.

— Опять?! Мы ведь уже поздравили Галину Михайловну! Кстати, день рождения у нее был позавчера, — напомнила я.

— Позавчера у нее был день рождения, а сегодня совершенно наоборот, — прикрыв рукой телефонную трубку, сказала Зоя.

Она тоже пребывала в образе: губы загнуты крючочками вниз, а голос проникновенно-печальный, как реквием.

— Хризантемы? — выжидательно посмотрев на Катерину, переспросила Зоя в телефон.

Катька помотала головой.

— Нет, хризантемы — это слишком просто, — решила Зоя. — Давайте белые лилии.

— Самое то! — кивнула Катерина.

— И зелень чтобы не хвойная была, а какая-нибудь лиственная. Идеальны будут пальмовые ветви, — уныло распоряжалась Зойка.

Я прислушивалась к этому разговору с подозрением, постепенно понимая, что гвоздем сегодняшней печальной программы будет вовсе не моя казнь. Очень похоже, что бессловесная роль в белых тапках уже кем-то занята. Я понизила голос до общего траурного тона и боязливо спросила:

— Что, кто-то умер?

— Да Лушкина же! — раздраженно ответила Катерина.

Я присела на ближайший стул и с недоумением посмотрела на монитор, где уже третий день красовалась безумная белка с орехами. И глаза у грызуна были такие же круглые, как у меня, когда я спросила:

— Зачем же ей писать, если она уже умерла?

«Уважаемая Галина Михайловна! От всей души поздравляем Вас с избавлением от тяжкого бремени жизненных забот и переходом в лучший мир!» — с готовностью подсказал начало оригинального посмертного поздравления мой внутренний голос.

— Умерла не та Лушкина, — непонятно объяснила Зоя, набирая новый телефонный номер. — Сама жива, вот ей-то и нужно написать… Алло? Скажите, есть у вас розовые шелковые ленты, пригодные для золотого тиснения?

«Уважаемая Галина Михайловна! Примите наши поздравления с тем, что это не Вы избавились от тяжкого бремени жизненных забот и перешли в лучший мир!» — без промедления учел важную поправку мой внутренний голос.

— Ну, что ты смотришь как баран на новые ворота? — рассердилась Катерина. — Галина Лушкина жива, у нее дочка умерла, вот и нужно написать соболезнование.

— У Лушкиной была дочь?

Я так удивилась, словно мне сказали, что потомка породил бронзовый монумент.