- Хочу.

 Чтобы не насмешить Харману каким-нибудь неловким движением, Динноталюц, прикидываясь усталым и измученным, очень медленно вылез из-под стола, так же медленно отодвинул свой стул, собрался было на него сесть, но, сообразив, что эта позиция, как сказал бы Нолак, лишена ряда преимуществ соседней, отбросил прочь медлительность и занял место Главного Гонца.

 - Вы забыли свою тарелку.

 Посол не обладал достаточно точными весами, чтобы измерить, чего в этой монете больше - лукавства или глупости - но, зная, что у него в запасе имеется пара-тройка авров из такого же сплава, без сожаления отплатил Хармане одним из них.

 - Рядом с вами несложно забыть и законную супругу.

 - Ту самую, которая вчера чуть не овдовела?

 - Сегодня она тоже чуть не овдовела, - сказал Динноталюц только затем, чтобы заполнить сосуд беседы чем-либо, отличным от молчания, в которое он рисковал погрузиться, как в изобилующий липкими пенками чан с холодным молоком, надолго, ибо был уязвлен осведомленностью Харманы, проистекающей, как ему подсказывал желчник - жилище вздорных близнецов - из близости с Главным Гонцом, поскольку такие подробности о вчерашней закрытой аудиенции нельзя было получить иначе, кроме как из первых, и притом ничем не связанных, рук.

 - Да, когда вы упали, я была уверена, что вам уже не подняться.

 Динноталюц приосанился и, подмалевывая своей напыщенной глупости усы назидательности, произнес:

 - Отравить человека куда как сложнее, чем лишний разок выпороть придворную даму.

 - Откуда вы знаете?

 - Но вы и сами...

 - Нет, это была просто шутка!

 - Положим. Но отчего тогда вы так взволнованы, если не сказать испуганы?

 - Думаю, не только меня страшат люди, чья осведомленность переходит границы мыслимого.

 "Пожалуй, пристрастное отношение Сафа к этой особе лишено оснований", подумал Динноталюц, отдавая дань изворотливости Харманы, превращавшей их разговор в неритмичное поскрипывание колес дипломатической фуры, в путешествие по эриаготову Хеофору. За оконцем проплывали невнятные пейзажи, освещенные не-луной-не-солнцем, ветряной мор объяснял отсутствие людей лишь отчасти, руины на горизонте скорее всего руинами не являлись и раздраженный обилием новых неприятных впечатлений посол позволил себе быть невежливым:

 - Великолепно! Выходит, моя осведомленность противоречит обычному порядку вещей, в то время как ваша - включена в него неотъемлемой частью? В таком случае, не были бы вы так любезны сообщить мне, что вам еще известно о моей супруге и о моих видах на ее вдовство?

 - Вы нахал, вы чужеземец, и вы плохо понимаете, что такое Двор, раздельно произнесла Хармана и из уст Динноталюца против его воли вырвался нелепый смешок:

 - А как насчет "южанина"? Умоляю вас, скажите "южанин".

 - Южжжанин, - пожав плечами, бросила Хармана.

 "Да, сомнений быть не может." - Подумал посол. - "Те же шершни, тот же нос, тот же подбородок".

 - Вы, наверное, всегда мечтали во всем походить на своего брата.

 - До того, как он стал Гонцом - да.

 - А сейчас?

 - Сейчас об этом не стоит и мечтать, - с неподдельной досадой сказала Хармана.

 - По-моему, вы преувеличиваете. Стоит ли печалиться, если он даже не в состоянии заткнуть рот какому-то шуту?

 - А вы, милостивый гиазир Динноталюц, попытайтесь ненадолго вообразить, что человек, который представляется Сафом, на самом деле носит иное имя и занимает иную ступень лестницы Двора.

 Хармана говорила вполголоса, заговорщически отведя глаза в сторону, и, если бы только она не назвала его Динноталюцем, посол усмотрел бы в таком поведении точный слепок с манер упомянутого ею Сафа.